Дед. Роман нашего времени - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 37

Дед, поскольку государство полицейское, а он – оппозиционер, вынужденно тёрся боками с ментами уже двадцать лет, они его возили в суды, разгоняли на митингах, надзирали за Дедом в тюрьме. И менты узнали Деда ближе, и Дед – ментов.

В отличие от обывателя, для которого все кошки ночью чёрные, Дед разобрался в ментах. Прежде всего, он разделял их на «ментов» и «жандармов».

Жандармы – это, в первую очередь, сытый ОМОН, тренированный против народа – что футбольных фанатов, что протестующих политических. Их ежедневно обучают искусству избиения, надламывания, причинения физических страданий.

Помимо ОМОНа есть ещё оперативные полки милиции. На Триумфальной Деда и его товарищей последнее время репрессирует 2-й оперативный полк. Есть ещё в Москве и 1-й оперативный полк.

А сколько ОМОНа? Дед слышал, будто бы 129 отрядов на всю Россию. Где-то по сотне человек в каждом отряде. Не так много получается, всего около 13 тысяч человек. В Москве отрядов ОМОНа несколько, может быть, свыше девяти. Потому что Дед слышал о трёх батальонах Московского ОМОНа. Но это неточные сведения.

Войска МВД, вот эти чахоточные и низкорослые подростки в стоптанных сапогах, которых привозят и ставят в оцепление на массовых мероприятиях, – это не жандармы, конечно. Они солдатики, и их даже жалко, этих сынков.

Так что жандармские подразделения – это отряды ОМОНа и оперативные полки милиции.

Рядовые менты собраны по территориальному принципу в Отделения внутренних дел. Вот они и есть истинные труженики асфальта и тротуара, защитники, но немного и угнетатели граждан. Это на них жалуется всё время обыватель. Но и в темноте орёт «Караул!», «Спасите!» именно к ним. Менты в ОВД занимаются всем, разгребают всё дерьмо жизни. Где-то у ночного клуба поножовщина – менты туда, торговок у метро обязаны ловить – менты, пленять юношей, распивающих пиво, обязаны менты. Прекращать семейные ссоры и драки – едут менты. Ограбление случилось – едут менты. Ночь-полночь, а вынь да положь, наряд чтоб прибыл.

В своём мужланском коллективе менты, конечно же, грубы, расхристанны и насилие им друг, на нежности они не заточены. Но Дед понимает душу мента и для него менты не загадка. Он не либерал какой-нибудь – первоход, орущий благим матом на каждый вопрос протоколирующего его участкового милиционера.

Не то чтобы Дед не верил в то, что по приказу менты и его изобьют, скажем, если приказ сверху и крепкий, Дед верит. Но чего, но вот так, вот Васильич, приехал из своей Московской области сказать Деду пару слов. Дед был тронут.

– Кто такой? – спросил его Гарик, наблюдавший за беседой. Васильич только ушёл.

– Старый приятель. Мент! – ответил Дед с вызовом.

3

Ночью арестованные «пятой» камеры как взбесились. Кричал дагестанец. От дагестанца возбудился бомж Василий. Дед приоткрыл полость одеяла, отделявшего его от камеры, и посмотрел. Дёмушкин невозмутимо читал на верхней койке у окна свои бумаги.

Дед вылез из кровати и подошёл к двуярусу Дёмушкина.

– Как орут, а, Димка!

– Так вы заткните их. Они вас послушают.

– Да пусть поорут. Мне завтра вечером уже уходить.

– А мне в час ночи. Меня в час задержали.

– Потому вы и не спите, я не догадался.

– Ну да… У меня тут …ард…инович, мысль одна появилась. Может быть, нам подписать совместную телегу о том, что будем вместе защищать политзаключённых, и ваших, и наших. Хасис вот с Тихоновым у нас сидят, за либеральных, вот Немцов подпишет, я подпишу, вы…

– Давайте, – согласился Дед. – Я за любой кипеш, кроме голодовки.

– Что?

– Ну, то есть под любые инициативы, только на голодовку не подпишусь.

Вместе они быстро сочинили несколько строк, в двух экземплярах. Подписались.

– А как Немцова подпись получить?

– А я уходить буду, попрошу, чтоб его открыли, сказать Good bye.

– И вам откроют?

– А чего нет?

Дед пожал Дёмушкину руку, пожелал удачи и пошёл спать. Телефонами они давно обменялись.

Улёгшись, Дед стал размышлять, почему он теперь реже думает о его девке. Первые дни ареста ты, старый, представлял её несколько раз в день, а?

И сам себе Дед ответил: «Так это же легко, старый, понять, как два пальца оросить. Когда я под арестом – “моё” – осталось там, отдалилось, и стало менее “моим”. Мои книги, подсвечник, бельё Фифи, сама моя девка, новогодняя ёлка… менее моё. А здесь вступило в сознание новообразованное “моё” – из реальности спецприёмника: три одеяла, три старых матраца, вонючие, но мягкие подушки».

Из внешнего мира камеры до него доносились отрывки громкой беседы. Беседовали трое или четверо. Дед прислушался. Разговаривали о делах семейных. Все пьют, выходило из разговора: тёща, зять, отчим жены, сама жена, тесть. И все друг друга обвиняют в пьянстве, порицают, становятся в позы обличителей, произносят язвительные речи. Однако: «Я принес им бутылку». «Жена пришла с бутылкой». Обыкновенный российский кошмар. Все участвуют.

«Лучше бы они эти темы не затрагивали, – подумал Дед под двумя одеялами, – а то становится мрачно». Когда-то Дед написал о российской семье лекцию «Монстр с заплаканными глазами». Может быть, пора написать продолжение, «Об алкоголизме в русской семье»? «Какой ты был молодец, мальчиком сбежал из семьи и из рабочего посёлка, – похвалил себя Дед, и добавил уважительно, – …ард…инович!» Засмеялся и уснул.

4

Встал он рано. Голо и одиноко работала лампочка под потолком. Спали сокамерники. Казах у себя в углу только сидел в позе лотоса на втором ярусе, но, увидев Деда, не шелохнулся. «Запах в камере – не “амбре”», – констатировал Дед. Пошёл к дальняку, отлил, вымыл руки. Вернулся к тумбочке. Вынул оттуда зубную щётку и пасту. Пошёл почистил зубы. Спящий вблизи умывальника бомж Василий открыл один глаз, увидел Деда, закрыл. Дед умылся.

Дед прошёл к окну, вытирая полотенцем шею, взглянул в мир. Пробежали несколько пустых заледенелых трамваев, ещё без пассажиров.

«Ну чего, старый, пойдёшь домой сегодня», – сказал он себе.

Возразил себе: «Муйня, никакого дома ни у кого нет. Дом наш там, где обитает наша душа, следовательно, моё тело – это мой дом. Вот черепаха ползает с её панцирем, прочно к нему прикована. Твой дом, Дед, в твоём теле, так что ты просто пойдёшь вечером и переставишь свой дом на другую площадку, так-то, Дед». Вдогонку этой мысли Дед подумал, что он большой-большой чудак. Не первый и не последний на территории Руси-России, но таки чудак отменный.

– Признаю, – сказал Дед, – что чудак.

На месте, где вчера оставил Дёмушкина, Дед не увидел Дёмушкина. Не было и его матраца и постельных принадлежностей. Только окрашенный синей краской остов старой милицейской кровати.

– Уж, наверное, на тренировку встал, – сказал себе Дед. – У него завтра соревнования по русскому единоборству. Так он говорил, во всяком случае.