— Нет.
— Эх… — Он смотрел на меня и все никак не мог прийти к
определенному выводу. — Ты… функционал?
— Бывший. — Я решил не врать.
— А… надоело на поводке сидеть? — Господин Цебриков
подмигнул. — Эх… молодость. А мне, полагаешь, весело было? В году одна тысяча
восемьсот шестьдесят шестом? Человеку немолодому, жизнью битому, но
любознательному, получившему до обидного короткий поводок — три тысячи семь
метров!
— Ой… — вздохнул я.
— До стен Кремля дойти мог, а внутрь уж ни-ни, — сказал
старичок с такой обидой, будто привык ходить в Кремль на работу. А может, и
впрямь привык? Кто знает, кем он был… — Человек я хоть и пожилой, но по натуре
бойкий и свободолюбивый, легко ли мне было? А выдержал! Дождался телефона,
радио, телевидения. Теперь — и вовсе просто. Весь мир рядом, и что мне поводок?
Я терпеливо подождал, пока он кончит хихикать, невольно
глядя через плечо старичка в мониторы.
Да, забавно.
Насколько я мог понять, в обоих экранах был открыт один и
тот же блог: электронный дневник, популярное развлечение молодых оболтусов и
старых лентяев.
В одном мониторе старичок выступал от имени девушки, в
другом — от имени парня. Оба персонажа азартно ругались. Целая толпа, вероятно
— настоящих людей, комментировала происходящее.
— Забавы, забавы… — Старик проследил мой взгляд. —
Осуждаете? Даром трачу время?
— Не мое дело, — сказал я.
— Разумный подход! Понимаете ли, молодой человек, с высоты
прожитых лет я ясно вижу, что любое человеческое действие — суета сует. Любовь,
ненависть, дружба, вера, презрение, ревность, ярость, патриотизм, вдохновение —
все наши чувства сгорают и превращаются в ничто. И важно ли, любишь ли ты на
самом деле… — Он запнулся и уточнил: — В силу возраста я вынужден исключить
плотский компонент любви… или лишь имитируешь любовь, заставляя поверить и
себя, и окружающих, что испытываешь неземные страсти?
— Не знаю. Наверное, все-таки важно.
— Вы молоды, — с теплой отеческой интонацией сказал
старичок. — Ах, как вы молоды… А вы знаете, во время войны с Буонапарте я был
еще моложе вас, я был совсем еще дитя, но столь же горяч и азартен. Убежал из
папенькиной усадьбы на войну и целый год служил барабанщиком. И застрелил бы на
месте любого, кто иронизировал бы по поводу моей любви, моей веры или моего
патриотизма! Но, к счастью, времена меняются. Нынче дуэли не в ходу. И вообще
все стало «лайт». Любовь-лайт, вера-лайт, патриотизм-лайт. А я вовсе не ропщу!
На дворе лето, солнце светит, дети бегают, птички поют, войн и эпидемий нет.
Все идет своим чередом! Все к лучшему в этом лучшем из миров, как говорил
мудрец Вольтер…
— На дворе зима, — заметил я. — И ночь. Дети спят, птицы
улетели в теплые края. Но войн и эпидемий вроде как нет. Зато есть террористы и
СПИД.
— Куда вам? — резко спросил старик.
— В Орызалтан.
— В Орысултан, юноша. С вас… — Он наморщил лоб. — Право, не
знаю! Функционалы проходят бесплатно, а вы бывший функционал… Я возьму с вас
половинную цену.
— Хорошо.
— Четыреста восемьдесят рублей.
Я достал из куртки и отдал ему пятисотку.
— Сдачи не надо. Спасибо.
— А вот оскорблять меня чаевыми не надо, я вам не лакей! —
строго сказал старичок. Достал из ящика стола банку из-под «Редбула»,
заполненную мелочью, и торжественно вручил мне четыре пятака.
Пришлось взять.
После этого господин Николенька Цебриков неохотно встал
из-за стола. Было в имени «Николенька» что-то ужасно фальшивое, как в
современном нуворише, вздумавшем играть в старорусскую аристократию. Но при
этом он-то как раз имел право и на слащаво, по нынешним временам, звучащее имя,
и даже на свои выкаблучивания перед технарями. Если и впрямь — убежал из дома
воевать с Наполеоном…
Надо же, уже и не удивляюсь таким вещам! Ко всему
привыкаешь.
— Следуйте за мной, — торжественно сказал старик. — Нам
нужен второй этаж, четвертая квартира…
Мы вышли за дверь. По грязненькой лестнице я стал
подниматься вслед за Цебриковым. На втором этаже горела слабенькая лампочка без
плафона. Имелись и две двери — с цифрами «3» и «4».
— А тройка куда ведет? — спросил я.
— Антик.
— У, — сказал я с понимающим видом. — Смешное место.
— Отсталый, нелепый, примитивный мир! Как можно —
добровольно остановить научно-технический прогресс?
— А социальный?
— Социального прогресса вообще не существует, юноша. —
Цебриков фыркнул. — Вот я вам такой пример приведу: в году одна тысяча
восемьсот двадцать пятом приехал я в Санкт-Петербург посетить одну прелестную
девицу, обсудить с ней «Северные цветы», первый выпуск, и нажраться с друзьями
насколько денег хватит… А тут у Манежа — толпа. Знакомые офицеры. Сабли наголо,
все несутся куда-то… Я им кричу: «Куда вас черт несет, карбонарии!» Бегу
следом, увещеваю… Что там дальше случилось — знаешь, наверное? Ну так вот, а
какой-то дурак квартальный на расследовании показал, будто я кричал «В каре
против кавалерии!». У него, видать, уши давно шерстью заросли… И как я ни
оправдывался, как ни возмущался — загремел вместе с декабристами. Был
разжалован в солдаты, на Кавказе с дикими горцами воевал… Так вот, милый юноша!
Скажите мне — чем отличаются те события почти двухсотлетней давности от
нынешних? Глупая власть, восстанавливающая против себя народ; честолюбивые
заговорщики, которым плевать на этот народ; трусливые караульные, готовые
возвести понапраслину, лишь бы с себя вину снять; суд скорый и неправедный;
волнения и жестокости на Кавказе… Скажите мне, существует ли такая вещь, как
прогресс социальный, как развитие общества — от дурного к лучшему, от жестокого
к гуманному?
Я молчал.
— Нет, нет и нет! — сказал Цебриков с чувством. — Вот потому
я доволен своей нынешней участью. Мне не жмет цепь, на которой я сижу. Чудеса
техники, возможность всемирового общения, чудная вольность нравов — во всем
этом нахожу я настоящие успехи рода человеческого. А вовсе не в социальных
институтах, которые служат лишь успокоению нравов черни и самообольщению
правящих верхов.
— Значит, интернет? — спросил я.
— Да, — с вызовом ответил Цебриков. — Интернет. Телевизор.
Телефон. Компьютер. Вот в чем величие человеческого духа! А за этой дверью —
ваш Вероз. Добро пожаловать!
— Как мне найти таможенника Андрюшу? — спросил я.
— А, так вы проездом к нашим татарам? — Цебриков кивнул. —
Сейчас все объясню.