Языческий алтарь - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Пьер Милованофф

Моей матери

У белых мертвые, возносясь к звездам, забывают свою родину. Наши мертвые никогда не забывают эту чудесную землю, ибо она краснокожему – мать.

Вождь индейцев сиэттл, 1854 г.

Верьте мне. Вся жизнь соткана из дней, ночей, воспоминаний. Но случай – дикое животное, никогда не ночующее дважды в одной и той же норе. Сколько я взираю на мир, столько наблюдаю, как достойнейшие люди стремительно утрачивают и никогда больше не обретают счастье, как бы они его ни заслуживали. Одну такую историю я расскажу. По случайности, она не моя собственная.

Есть у человека ферма в горах, луга, леса, скот. Худенькая усердная жена, сыновья-близнецы, дочь. Когда он сидит вечерами на террасе, широко расправив плечи, и с нетерпением на лице взирает на горизонт, на поднимающиеся из долины дымки и на петляющую реку, то любой скажет: у него есть все для счастья. Но разве кто-нибудь что-нибудь об этом знает? Вся жизнь соткана из дней, ночей и воспоминаний.

Как-то январской ночью, когда крыши засыпает снегом и петухи спят в темноте, на ферму пробирается враг. Он перерезает горло женщине и девочке, вешает близнецов и поджигает постройки. Хозяина он оставляет среди пепелища, с рваной раной на плече и разодранной щекой, приняв его за мертвеца.

Уж поверьте, случай – обезумевший зверь, и никто не предугадает, где он заночует. А река продолжает течь, и на ее берегах растет трава, даже когда ветер разносит пепел с пожарища. Спустя несколько недель, когда стараниями старого управляющего фермер оживет, та же самая река, составленная каплями дождя, приведет его на равнину, где резвятся ребятишки, где женщины красивы, а на столах лежат книги с золотыми обрезами, где человек с изуродованным лицом может, никому не назвав своего имени, забыться в гостиничном номере, среди тысяч нор, вырытых для случая, пожирающего воспоминания.

Вот. Я торопился, как пожар, как вода, как ветер. Но не рассказал главного, того, что предшествовало трагедии, сопротивлялось ей. Теперь, когда спасшийся с высохшими глазами и окаменевшим сердцем плывет на плоту по течению, я вернусь назад, к самому началу. А потом поведаю, как судьба этого беглеца пересеклась с моей…

Январским утром 1919 года в деревушке в Коль-де-Варез, неоднократно менявшей за века название, находят в сугробе младенца. Его отогревают, кутают, мажут ему ротик маслом. Кюре крестит его в своей церкви и нарекает Жаном Нарциссом Эфраимом Мари Бенито. Малыша Жана берет к себе богатый фермер, не имеющий сыновей. Теперь у мальчика будет комната в горах. Из окна он будет наблюдать за стадами, за изменчивыми небесами, за белой изморозью под деревьями, за далеким горным хребтом. Гуси, пролетающие высоко над долиной, будят в его сознании вопросы. Откуда летят гуси? Почему они так спешат? Где сегодня заночуют? Что их гонит – страх или надежда? Позже, когда ребенок превратится в старика и станет чертить на песке толстыми изуродованными пальцами, эти вопросы снова начнут его тревожить. Но напрасно. Урок, который мы извлекаем из собственного давнего опыта, невесом, как пух на головке у муравья.

Теперь ребенок подрос, окреп, любит бегать и играть, прячется за юбками или за мебелью и ничего не боится – настоящий голубоглазый медвежонок, довольно урчащий посреди пчелиного роя. Стоит ему схватить протянутое красное яблоко, никто уже не сможет отобрать у него добычу, разве что напеть ему на ушко песенку или чмокнуть в шею. За столом приемный папаша кладет ложку на тарелку и гордо смотрит на него, щуря глаза. После десерта он ведет его в спальню и ждет, пока он уснет, а потом тихонько крадется прочь. Дверь он оставляет открытой, на случай, если ребенок позовет его во сне.

Если гордыня и впрямь грех грехов, ошибка, влекущая наихудшие беды, то грех гордыни, несомненно, состоит уже в том, чтобы долго любоваться в молчании спящим ребенком и мечтать, чтобы он, пробудившись, нашел у изголовья шелковые одежды исполина. Может быть, смертным запрещено заранее воображать величие, которое проголодавшийся зверь-случай способен в одно мгновение изорвать клыками.

Но пришло время представить фермера, не имеющего сыновей. Фамилия его Жардр, имя – Бьенвеню. Его род считается старейшим в округе и, следовательно, одним из самых зажиточных. Это не значит, что деньги текут к нему рекой, как раз наоборот. «Молодые леса и старые ледники не наполняют шелковый чулок», – гласит мудрость горцев. И слуги Бьенвеню слышат звон монет в хозяйском кармане всего раз в год, когда он продаст лес.

В свои сорок лет Бьенвеню Жардр, которого все уже кличут «стариком Жардром», сбивает людей с толку: он тяжеловесен, чудаковат, рассеян. Даже в разгар дня он похож на ночную птицу: ходит медленно, словно толчками, будто на ногах у него гири. Когда необходимо принять срочное решение, он не говорит ни «да», ни «нет», а подносит к глазам руку, так что в щелочках между веками остается виден серый проблеск, похожий на острие нового гвоздя. На говорящих с ним он иногда смотрит так, словно впервые их видит, а иногда отворачивается и разглядывает на стенах блики, заметные ему одному. Какой он – простодушный или лукавый, невинная душа или неврастеник? Точно ответить не может даже старуха Лиз, его кухарка.

У меня о старике Жардре собственное мнение. Полагаю, жизнь запросто снимает с него стружку, и чтобы сделать жизнь легкой, как белое вино, он нуждается в небольшом запасе хитростей, которые можно завернуть в носовой платок. Если мне надоест ждать, и я разверну платок, что там окажется? Привычка (или желание) больше ценить богатые сигарные ароматы, чем маршальские победы; искусство скрывать решимость медлительностью и действовать, не спрашивая советов; неповторимую манеру дремать на террасе с полуприкрытыми веками вместо того, чтобы бежать впереди политических поветрий, требующих поступков, наказаний и голов.

Немногочисленные близкие Бьенвеню считают, что он, овдовев, стал еще страннее. Все в один голос сетуют, что его внезапных поворотов ни за что не предугадать. Непонятно, почему он без видимых причин переходит от возбуждения к унынию и наоборот. Он – превосходнейший малый, говорят они, только никогда не знаешь, чего он захочет: сегодня одного, назавтра – совсем другого.

Но при всех прыжках настроения и причудах Бьенвеню, теперь, когда у него появился приемный сын, его речи обрели последовательность. Его собственное детство прошло в хаосе и под замком, по крайней мере, на его взгляд. Как укрыться от стыда за то, что он научился писать одно только свое имя? Искупая собственное невежество, старый фермер даст ребенку образование, какого сам лишен.

Вот почему дождливым октябрьским утром Бьенвеню Жардр в наполовину траурном облачении, в черном котелке на голове сам везет воспитанника в свежевыкрашенной четырехколесной двуколке. Вот так событие! Чтобы его описать, потребовались бы слова, неподвластные лгунам, ломкие, как миндальная скорлупа, полная тишины и слез, слова, отдающиеся в груди, как лесное ауканье.