Баттиста умолк.
— Послушайте, — несколько резко сказал ему дон Танкреди, — сделайте одолжение, не говорите больше. И давайте вернемся. Завтра придется рано вставать. В десять часов нужно быть в муниципалитете.
У молодого человека сжалось сердце.
— Кто знает, приедет ли доктор Фалькуччо? — сказал он.
Он посмотрел на луну и подумал: если бы она была в первой четверти, он задумал бы желание. Но было полнолуние.
И все же — на всякий случай и ни на что серьезно не надеясь — Баттиста все равно задумал свое скромное желание.
Запряженная четверкой карета неслась во весь опор по белой проселочной дороге среди запыленных зарослей тростника и аромата горького миндаля… (И какого черта взбрело в голову этому доктору Фалькуччо поехать в карете!)
…а тем временем наши друзья медленно спускались к Неаполю в своей коляске.
Казалось, в домах никто не живет: все окна были открыты и темны, открыты и темны все балконы; но кто-то смотрел в эти окна и кто-то сидел на этих балконах; недвижные женщины дышали свежим воздухом и из экономии не включали свет; сестры ожидали братьев, чтобы накормить их ужином, глядя на ночной Неаполь, простиравшийся у них под окнами.
Несчастен ты, город, если кажешься таким веселым, а на самом деле — самый печальный в мире. Твои жители экономны и терпеливы: одного помидора и куска хлеба им хватает, чтобы поужинать. Сестры ждут у окна, когда братья вернутся от возлюбленных в свой убогий дом. Надо, надо нам, наконец, написать когда-нибудь роман об этих ленивых и сентиментальных молодых людях, бледных и толстых, с моноклем у глаза, которые сидят допоздна в ночных кабаках, наблюдая за ужином певичек, среди торговцев дарами моря, которые раскрывают ракушки, и бродячими музыкантами, поющими хором «Я люблю тебя!»; роман об этих молодых людях, которые доверительно шепчут на ухо официанту название блюда и замечают слишком поздно, как состарились, хотя в доме их по-прежнему называют «малышок».
Город молодоженов в свадебном путешествии, хитрых торговцев кораллами и певцов; город самых странных профессий, где скрипачи своими предательскими взглядами внушают наивным девицам, только что вступившим в брак, что играют они исключительно для них; где честный проходимец поет без аккомпанемента романсы в самые жаркие часы под окнами большой гостиницы и, пока все отдыхают, уродливая старуха-иностранка, притаившись за ставнями, слушает его с замиранием сердца, уверенная, что это она покорила его сердце, а потом бросает два сольдо на залитую солнцем дорогу, где певец их подбирает, ругнувшись вполголоса.
Славный город! Какой-нибудь старый высокомерный господин еще проезжает по тебе в часы прогулок, правя старинным экипажем руками, облаченными в перчатки, среди хаоса, вони и грохота автомобилей. Город кальмаров и морских петухов, пиццы, макарон и ракушек, все в тебе смеется на поверхности и все говорит о Неаполе, кричит о Неаполе, поет о Неаполе, Неаполь — ты все тот же.
Морские капитаны в фуражках с копаловыми козырьками! Отходят корабли, и вы оставляете частицу сердца здесь и там, по всему миру. Горожане с больными желудками, которые думают только о любви, и останавливаются в белых штанах у лотков, торгующих газированным лимонадом. Они всё говорят, говорят, но в сущности не очень страдают. Зачем ты хочешь меня бросить? Зачем ты губишь мою молодость? Так вот, они не хотят губить еще что-нибудь, кроме молодости. Доживя до зрелого возраста или до старости, они утрут слезы; хватит, нечего плакать. Но если постучит ко мне в дом одна девушка и спросит меня, скажи ей, сестра, что я отбыл на торговом судне, чтобы ее больше не видеть. А если она придет, и, пока он прячется в соседней комнате, услышав новость о его отъезде, весело скажет: «Счастливого пути»? Об этом песенники не подумали. Они поют о Неаполе, плачут о Неаполе, кричат «Неаполь — ты все тот же».
Милый и прекрасный город, ты кажешься печальным, но ты — самый веселый город в мире. Праздничный, шумный, всегда кишишь народом, бессонный, страстный и щедрый; твои дети бродят по миру и носят с собой тайну, как нравиться всем; где неаполитанец — там веселое настроение и добродушие; и когда неаполитанец поет, пусть даже где-нибудь в китайском доме, из окон окружающих зданий раздаются аплодисменты. Из всех уголков мира стекается народ, прослышав про твое небо и твое море, и говорят о Неаполе, поют про Неаполь, кричат «Неаполь — ты все тот же». И все же!… И все же, Неаполь, ты уже не тот.
Вот господин с салонным романсом, что пел у рампы, думая о своем. Вот кучер, который ехал за пешеходом, уговаривая его сесть в свою карету; вот оборванец, который занимался тем, что звонил ночному портье в гостиницу, чтобы господин не застудил себе руку. Вот торговец окурками. Вот тот, кто трогал багаж и ожидал четыре сольдо, когда носильщик уложил чемоданы в карету и вы уже собирались уезжать; его профессия состояла в том, чтобы следить, дабы багаж оказался достаточно устойчив и не упал. Профессия бесполезная для всех, но не для него, кто ею зарабатывал на жизнь. Вот тот, у кого был букетик цветов: барышня, скажи маме, чтобы она купила этот букет: а мы тем временем поамурничаем, поамурничаем потихоньку от папаши. Вот монах, который входил в трактир, благословляя народ. Нет больше никого.
Город шарманок. Ты славишься своими девушками и старухами. Сколько девушек сидят у окна, как цветы, и сколько старух весенним утром тянут шею над подоконниками среди базилика, будто черепахи, греющиеся на солнце! Все это уголки старого Неаполя, которые уходят навсегда. Прощай, прощай, мой прекрасный Неаполь. Кто будет петь твоими голосами и твоими словами? Мерджеллина, Мерджеллина, рай моряков. Темные окна и закрытые балконы. Прячущаяся нищета и горячие речи, гитары и мандолины. Мы хотим превратить тебя в большой современный город.
Но что ты делаешь, Неаполь? Зачем ты меняешься? Зачем ты уходишь? Ты больше не тот, больше не тот. Окно, что светило, да свет уж погас. О бедный франт! Куда ты девался, в цилиндре и расклешенных панталонах? На кого ты наводишь страх и кого ты защищаешь теперь? Бедный толстый Пульчинелла из воска, в четырех стенах холодной каморки Музея Святого Мартина. Кому ты показываешь этот свой последний застывший комический жест? Да ты не Пульчинелла! Ты мумия Пульчинеллы. От такого Пульчинеллы слезы наворачиваются.
Спи, спи, несчастный город, отрезанный от мира, город всех, но только не твоих жителей: пусть твое ложе будет устлано фиалками! Спи и пусть тебе снится, что кто-нибудь еще охраняет твой сон и говорит о Неаполе, поет о Неаполе, кричит «Неаполь — ты все тот же».
XVIII
Гостиница, где жила невеста, пребывала в суматохе в связи со свадебными приготовлениями. За ночь прибыло много гостей, и теперь ожидали только Гверрандо, чтобы составить кортеж. А тем временем, поскольку не было известий от доктора Фалькуччо, который должен был выступать свидетелем со стороны невесты, стали поговаривать о том, чтобы найти ему замену. Баттиста впал в необыкновенное волнение. Он выглядывал в окно, надеясь увидеть приезд чертова старикана.