Смерть Вронского - читать онлайн книгу. Автор: Неделько Фабрио cтр.№ 28

Однако он продолжал держаться холодно и отстранение.

Несчастные, видимо хорошо понимавшие смысл того, о чем пытался поведать их собрат, разволновались настолько, что принялись комментировать рассказ каждый по-своему, каждый доступным ему образом — кто движениями головы, рук и ног, кто нечленораздельным бормотанием, еще более непонятными, чем то, что старался донести до слушателей их товарищ, которого они теперь старались всячески поддержать в его попытке наладить общение с пришельцами. И как раз это Петрицкий и граф сразу поняли.

— Воно шче молода дытына. Ничего плохого никто вам не сделает, ни он, ни остальные. Дытына просто хочет сказать вам, что все страшное, что он видел, пришло из леса и с неба.

Это произнесла молодая женщина с милым лицом, неожиданно появившаяся у них за спиной, она говорила на безукоризненном русском языке, время от времени почему-то вставляя в свою речь украинские слова. Вронский и его друг снова, в который раз за это утро, застыли в изумлении.

— Простите мой нескромный вопрос, но к какой армии вы относитесь? — спросила женщина. — Таких, как вы, здесь еще не было.

При ее появлении косноязычные уродцы присмирели, успокоились, замолкли и расслабились, их напряженные, словно сведенные судорогой, руки свободно повисли, как листья увядающего растения.

Это не могло не броситься в глаза русским офицерам.

«Откуда взялась эта красавица? И к тому же такая милая и непреодолимо привлекательная! Кто она такая, черт побери? Откуда в ней столько жизненной силы и огня? И насколько она сама осознает собственную притягательность? Что она делает здесь, среди этих уродов?» — взволнованно заговорило в Алексее Кирилловиче его мужское начало, пока он, не отводя взгляда, рассматривал молодую женщину. Однако вместо этих и еще миллиона других вопросов, которые мгновенно закружились в его мозгу и, взволновав его, вышвырнули за пределы того русла (он явственно почувствовал это поверхностью всего своего существа, сведенного судорогой после трезвого осознания им его нынешней жизни и положения), до сих пор загадочного и непонятного, по которому, лишая его воли к жизни, текла река зла, неправедности и смерти, он, смутившись, с трудом сумел тихо выговорить лишь одно:

— Мадемуазель, должно быть, вы русская, раз так великолепно владеете моим родным языком?

— Мой язык понимает каждый, — многозначительно произнесла женщина. И добавила: — Однако вы не ответили на мой вопрос.

— Ах да, простите. Мы русские. Еще недавно состояли в императорской гвардии, а теперь… — заговорил было Петрицкий, но на середине фразы замолчал и беспомощно пожал плечами.

— Русские? О, русских здесь много. Они есть и в частях миротворцев ООН… А меня зовут Соня, — и она с радушной улыбкой протянула руку.

Сначала Петрицкому, который, пожимая ее, ответил:

— Петрицкий. Очень приятно.

Только и всего, однако Вронскому показалось, что длилось это целую вечность, хотя времени прошло не более, чем требовалось для обмена парой слов и рукопожатием. Вронский не мог оторвать глаз от этой женщины. Он думал: «Совсем молодая. Не больше тридцати. Какие у нее светлые волосы, а то, что она их распустила по плечам, в этой глуши никто не увидит, зато как красиво они блестят на солнце, отливают золотом, словно паутинки, которые шевелит и путает легкий ветер. Так и хочется прикоснуться, погладить их. Наверное, на ощупь они как шелк. (Боже, да что это со мной творится?) Она, похоже, не из пугливых. Совсем наоборот, разговорчивая, даже, пожалуй, кокетливая. И сама это понимает. Но нисколько не смущается. Более того, получает от этого удовольствие. А ведь они с Петрицким совсем не знакомы! Как же, должно быть, она, хороша с теми, кто ей дорог и мил! И сколько я встречал в своей жизни таких, как она, ma chère! [10] Кокетливых, всегда веселых, знающих жизнь и умеющих жить! Но лишь одна женщина стала моей избранницей — Анна Аркадьевна. Да, до сих пор помню, как я однажды, очень давно, сказал княгине Бетси Тверской: «Если я о чем и жалею, так только о том, что недостаточно пойман… И начинаю терять надежду». Но это было до моей близости с Анной, до нее! И чем меня поймала Анна? (Господи, как больно от этого воспоминания! И почему оно пришло вдруг именно сегодня?) А Анна? Ведь это она как-то раз сказала мне: «Любовь? Это слово мне незнакомо, потому что оно для меня слишком много значит, гораздо больше, чем вы в состоянии себе представить». И почему вдруг я, болван, пусть даже на миг, позволил поймать себя этой незнакомке? Да к тому же я бы и ее погубил, потому что у меня нет сердца. Это мне Анна сказала. Сказала, что у меня нет сердца. А если и есть, то любит оно только лошадей. Что ж, пусть так оно и будет. В память о мертвой Анне. Мертвой?»

А Петрицкий после рукопожатия с девушкой почувствовал, что блеснувший было в графе огонек, который ему удалось заметить впервые за многие годы общения с Алексеем Кирилловичем, угас, едва вспыхнув, и некая струна, зазвеневшая между двумя душами, душой этой молодой женщины и графа, неслышно лопнула, и граф, так незаметно, что это понял лишь Петрицкий, расчетливо и осторожно (именно в этой осторожности и проявилась его расчетливость), сделал шаг назад…

В тот же миг граф, отвечая на рукопожатие, сухо произнес:

— Честь имею представиться, Вронский.

— И куда же это мы попали, девица-красавица? — поспешил задать вопрос Петрицкий.

— Сейчас я вам все объясню. До войны здесь был стационар для умственно отсталых детей. Их сюда из всей Югославии свозили. Когда пришли наши, медицинский персонал разбежался. Дети остались совершенно одни. Четверо суток сидели здесь без еды, без ухода, в грязи и нечистотах. А потом я сюда забрела и решила с ними остаться. Наши, так же как и вы, появились из леса, а потом еще целый день в небе кружил двухмоторный самолет. И из него они стреляли по корпусам, потому что думали, что там прячутся усташи. Стреляли как оголтелые, ничего не разбирая, и троих из этих несчастных убили. Потом опять вышли из леса, все вверх ногами перевернули, забрали, что им понравилось, и исчезли. А эти бедняжки все помнят. Все. С тех пор сюда никто не заходил, вы первые. Вот они и пытались вам все это рассказать, да вы не поняли.

— Простите за нескромность, но кого вы называете словом «наши»? — снова задал вопрос Петрицкий.

— Наши? Наши — это мои, то есть те же, что и ваши — сербы, четники, югославская армия. Вы же тоже с ними, правда? — ответила девушка.

— Mademoiselle Соня, не позволите ли вы нам здесь задержаться, на день-два, не больше? — неожиданно проговорил граф.

Петрицкий бросил на Вронского изумленный взгляд, и Соня отметила эту мгновенную реакцию в тот же самый миг, когда, застигнутая врасплох вопросом графа, последовавшим непосредственно за его шагом назад, которым он дал понять, что совершенно не заинтересован в каком-либо общении с ней, она внезапно покраснела, хотя до этого ей удавалось, судя по поведению пришедших из леса мужчин, разыгрывать перед ними полнейшее равнодушие. А если бы она только знала, насколько этот вопрос удивил и даже изумил самого графа!