— Прямо так и говорят?
— Еще хуже говорят, — заверила меня Эмма. — Так вот, приезжает Толя в гостиницу, а там ему и заявляют, что, мол, Нора с какой-то бабой, которая бизнес по кошкам делает, в койке кувыркались, а фотограф, приглашенный этой бабой, все снимал на видеокамеру.
Тут я сразу осунулась.
— Ой, я так не хочу, — заявила я. — Что тут будет такое, мне не говорили.
— В том-то и дело, что это строго-настрого запрещено, — раздраженно втолковывала мне Эмма. — В «Камилле», разумеется. А с кем ты там в свободное от работы время фотографируешься — это твое личное дело. Усекаешь? Оттрубил смену — гуляй смело.
— Тогда в чем же криминал?
— А в том, что фотограф, пока снимал, как они друг дружку гладили, ужрался в свинью, — рассмеялась Эмма, — и начал чудить.
— Да ты что?!
— Ага, — подтвердила Эмма, давясь от хохота, — стал голый по гостинице бегать и орать на всех этажах, что любовь, мол, как птица.
Тут и я расхохоталась.
— А как раз в это время, — еле выдавливала из себя слова Эмма, — в гостиницу вселялась немецкая парламентская делегация!
Мы обе рухнули на диван и долго смеялись, зажимая рты руками.
— Представляешь? — завершила свой рассказ Эмма, вытирая слезы. — Пришлось нашим откупаться за проделки своего сотрудника. Норе, конечно, вставили по первое число — я имею в виду в переносном смысле, — счет выставили за убытки. Тогда много пришлось отстегнуть, чтобы менты в покое оставили. Им ведь все равно — на работе ты или левачишь, главное, что девица из «Камиллы». В общем, Жанне пришлось раскошелиться.
— Да-а, — покачала я головой. — Ну и дела у вас тут творятся.
— Не говори, — скороговоркой произнесла Эмма, поправляя перед зеркалом прическу. — Только вот с тех пор Нора тут почти и не появлялась. Была Нора и нет. Короче, Цезарем звали.
Меня словно хлыстом ударили по барабанным перепонкам. Не веря собственным ушам, я переспросила:
— Как ты сказала?
— Цезарем, говорю, звали, — отозвалась Эмма. — Поговорка такая переиначенная. В народе говорят: «Митькой звали». Значит — пропал, с концами, так понимать надо. Не слышала разве?
Я ответила что-то неопределенное. Стараясь скрыть волнение, я сделала вид, что с головой ушла в поиски чего-то сверхважного в своей сумочке.
Дело в том, что эта фраза значила многое. Слишком многое. И знать ее обычный человек просто не мог. Да, похоже, дело пахнет жареным…
Глава 5
Затрещал зуммер над зеркалом. Эмма всполошилась, сказала, что этот сигнал обозначает появление клиента. Она стала лихорадочно прихорашиваться и велела мне тоже подготовиться к встрече — вдруг захотят меня.
— Так… — бегло осматривала я сумочку, — дезик, презик…
При этих словах Эмма оглянулась и смерила меня презрительным взглядом.
— Где ты таких слов набралась, солнышко? Сейчас так даже пэтэушницы не выражаются.
Я не успела ответить.
Дверь номера распахнулась. На пороге стояла Жанна Юркевич.
— Эмма, выйди, пожалуйста, мне надо поговорить с новенькой, — попросила она.
Когда Эмма выскользнула из номера и дверь за ней тихо закрылась, Жанна села напротив меня и, уставившись мне в лицо, некоторое время молчала, глядя выжидающе. Наконец она произнесла:
— Пойди умойся.
— А я что, испачкалась? — бросилась я к зеркалу, пытаясь рассмотреть свое лицо.
— Умойся и приведи себя в порядок, — устало проронила Жанна. — Смой с себя весь этот дурацкий грим. Ты же выглядишь как шлюха.
Когда я вернулась из туалета, вытирая лицо махровым полотенцем, Жанна по-прежнему сидела на том же месте, недвижная, как изваяние.
— Ты из КГБ? — спокойно спросила она. — Говори, не стесняйся.
— Почему вы так решили?
— Для милицейской наседки ты чересчур изобретательна, — пояснила Жанна.
— Я не из органов, — произнесла я, усаживаясь к столику и закуривая.
— Вот как? — Жанна приподняла одну бровь. При ее скупой мимике это, должно быть, означало крайнюю степень удивления. — Тогда откуда?
— Сама по себе.
— Тебя кто-то нанял? — продолжала расспросы Жанна Юркевич.
— Да.
— Кто?
— А как вы сами думаете? — поинтересовалась я. — Если вы смогли меня вычислить, то наверняка сможете и правильно угадать.
— Вдова?
Я кивнула.
Жанна заметно расслабилась. Заметно для меня — на самом деле всего-навсего исчезла напряженная складка в уголках ее рта.
— Тогда это не страшно, — произнесла она, как бы разговаривая сама с собой.
— Как вы меня раскрыли?
— Случайно, — так же тихо отозвалась Жанна. — Я каждый день просматриваю эту пленку. Когда Довженко был здесь в последний раз.
— Ах вот оно что!
— Да-да, камеры фиксируют всех, — пояснила Жанна. — На всякий случай. Пленки уничтожаются через месяц. Пока что не было случая, чтобы эта система себя оправдала. И вот он появился. Выходит, я была права, когда настаивала, чтобы установили камеры.
— Выходит, что так, — вздохнула я. — Да, я не стану скрывать, именно я действительно сопровождала в тот день вашего мужа.
Жанна приподняла вторую бровь. Право, выдержка этой женщины вызывала уважение.
— Так вам и об этом известно? — бесстрастно произнесла она.
Снова смерив меня взглядом, Жанна Юркевич на секунду задумалась и, кивнув своим мыслям, легонько прихлопнула ладонью по ручке кресла.
— Ну да, конечно, — произнесла она. — Я видела вас на похоронах.
— Совершенно верно, — подтвердила я. — Вы были в тот день неотразимы.
— Вы полагаете? — рассеянно переспросила Жанна. — Впрочем, вернемся к нашим баранам. Да-да, иначе я не могла бы назвать своего бывшего муженька. Говорят, что о покойниках — либо хорошо, либо ничего. Дурацкая пословица, как по-вашему?
Углубившись в свои мысли, Жанна молча сидела напротив меня. Ее лицо походило на античную маску — бледное, спокойное, зловещее.
— Василий был законченным идиотом, — произнесла она вполголоса.
Жанна Юркевич, казалось, впала в полусон, гипнотическое состояние, в котором перед нею представали образы недавнего прошлого.
— Он думал, что жизнь — это купи-продай, что силу дает только близость к власти, — продолжала она свой монолог. — Он не знал, что существует другой мир, полный красок и звуков, мир цельных, способных на риск людей, которые сами строят свою жизнь.
— Вы имеете в виду…