— Пали! — огрызнулся чухонец. — А восси кто дерсать будет?
Она рывком спустила раму.
— Дай сюда!
Пока кучер одной рукой оружье просовывал, пока графиня его
тем же манером запятным переправляла, поляна с жильем позади осталась, с обеих
сторон был только лес.
Передний преследователь опять нагонял. Его конь шел галопом,
ходко отмахивал широченными копытами в стороны. Глазищи у вороного были
страшные, налитые, с вислых губ летели клочки белой пены, у всадника же вместо
глаз белели две дырки, рта не было вовсе. Страх!
— Стреляй в супостата! — приказала графиня.
Фома приложился, пыхнул дымом и грохотом, да не попал.
Только разозлил разбойника. Тот уж совсем близко был, саженях в пяти. Выдернул
откуда-то пистолет с длинным стволом и как прицелится!
— Мамушки! — охнул Фома, бросил ружье и присел, закрыв
руками голову.
Левонтий тоже весь скрючился, а Мите почудилось, что черное
дуло метит прямо в него. Он схватил Павлину за руку, дернул на пол. Прижались
друг к другу, зажмурились.
Выстрел был не сильно громкий, много тише ружейного. И
ничего, живы остались оба, пронесло.
АН нет, не пронесло.
Что-то шумнуло, скребнуло спереди по стенке, и через малое
время карету повело из стороны в сторону.
Донесся крик Левонтия:
— Барыня! Чухна свалился! Пропадаем!
Ах, это злодей поверх крыши пальнул, кучера Toyко застрелил!
Тут как хрустнет, затрещит, как лошади заржут, и дормез
остановился, скособочился на сторону. Это ось подломилась, понял Митя. Когда с
папенькой в Петербург ехали, тоже один раз было — полдня чинились.
А графиня была молодец. Другая бы дама непременно принялась
визжать или, того верней, рухнула бы в обморок, Павлина же не растерялась,
прикрикнула на лакеев:
— Рубите его саблями, пока те не подоспели! Рубите!
Митя прилип носом к заднему стеклу. Видел, как сначала
Левонтий, а за ним и Фома спрыгнули на снег, пошли на разбойника, размахивая
саблями. Думал, тот отъедет назад, подмоги дождется, но злодей вздыбил коня,
осадил. Убрал разряженный пистолет, вынул шпагу.
Легко, будто играючи, звякнул клинком о Левонтиеву саблю, и
тут же рубанул лакея пониже уха. Бедный повалился ничком, не вскрикнув. Фома
попятился было, да поздно. Конник перегнулся, пырнул его шпагой. И Фома сразу
заголосил, упал на снег и давай там барахтаться.
Пропали!
Митя сполз с сиденья на пол. Зубы стукались друг об дружку,
этот дробный перестук отдавался по всему краниуму.
Павлина тоже сидела на полу, дрожащей рукой взводила курок
на пистолете.
— Не бойся, — сказала, — маленький. Я стрелять умею, меня
муж учил.
А у самой в лице ни кровинки.
Снаружи по снегу заскрипели шаги. Спешился, подходит!
Она наставила дуло, зубами впилась в нижнюю губу, а Митю
толкнула, чтоб под сиденье лез. Шепнула:
— Уши заткни и глаза прикрой, рано тебе еще такое видеть.
Он спрятаться-то спрятался, а глаза закрывать не стал,
подглядывал из-за ее подола. Дверца распахнулась.
Разбойник был сущий великан, заслонил. собою весь белый
свет.
— Христом-Богом! — попросила графиня, держа оружие обеими
руками и целя ему прямо в лоб. — Бери что хочешь и уходи! Не доводи до греха!
Он хрипло захохотал, глаза в прорезях от этого сузились в
щелки.
Тогда она взяла и выпалила.
Карета наполнилась дымом, но еще до того Митя увидел, что
лихой человек ловко присел, и пуля не причинила ему никакого ущерба.
Павлина ударила его рукояткой по голове, но это великану
было нипочем. Он отнял пистолет, швырнул на пол. Однако храбрая и тут не
унялась. Вцепилась злодею в лицо, сорвала с него маску.
Пикин!
Митя забился под сиденье как можно дальше, и больше ничего
не видел, лишь слышал голоса.
— Что ж, значит, нечего и таиться, — сказал ужасный
преображенец. — Только теперь придется ваших слуг того. Лишние доводчики мне не
надобны.
— Не надо! — взмолилась она. — Вам ведь, сударь, не они
нужны, а я. Иль ваш господин нарочно велел вам душегубствовать?
Капитан-поручик отрезал:
— Сами виноваты. Нечего было маску срывать, лучше б в
обморок пали. Что мне князь велел, то меж ним и мной останется. Только никакие
это не душегубства, а преступления любви, безумства страстей. Посидите-ка.
Хлопнула дверца.
Жалкий голос — не поймешь чей, Фомы или Левонтия — попросил:
— Мил человек, мил человек…
Графиня все повторяла:
— Боже, боже…
И снова приблизились шаги, скрипнули петли.
— Прекрасная Псишея, — объявил Пикин. — Имею приказ
доставить вас в некой прелестное место, где вас ожидает бог сладострастия Амур.
А еще ведено вам передать…
— Откуда вы узнали, где меня искать? — перебила Хавронская.
— Я никому не говорила.
Пикин (по голосу слышно) ухмыльнулся:
— Тише надо было перед дворцом кричать про Московский тракт.
Ага, подоспели наконец, курьи дети.
Это он про топот подъехавших коней сказал.
Пошел навстречу своим гайдукам или кто там с ним был.
Закричал на них, заругался.
Павлина же опустилась на четвереньки, вытащила Митю из
укрытия.
— Быстрей, миленький, быстрей. Беги! Этот зверь и дитя малое
не пощадит! Ну же! Береги тебя Господь!
И насильно выпихнула в дверцу. Митя упал в снег, бесшумно.
Откола на обочину, где сугробы.
К покривившемуся дормезу подошли пятеро.
— Вишь, барин, ось треснула, — сказал один. — Тут возни
дотемна. Пока в лесу подходящее дерево сыщешь, пока приспособишь. Каретища вон
какая, осина или береза не пойдет, дубок нужен. Как бы ночевать не пришлось.