Он помолчал и добавил:
– Этим юношей был я.
Потом Бро продолжил:
– Я никогда прежде не говорил с тобой о целях нашего братства. Их чувствует каждый, кто полностью овладел языком сердца. Ты почти близка к этому. Но у нас нет времени для ожидания, ибо ты должна как можно скорее отправиться в Россию. И искать там наших братьев и сестер. Тех, кто не принадлежит адскому миру. В чьих сердцах еще живет память о Свете.
Он замолчал, глядя на меня.
– Что я должна делать? – спросила я.
– Просеивать человеческую породу. Искать золотой песок. Нас – 23 тысячи. Не больше и не меньше. Мы голубоглазые и светловолосые. Как только будут найдены все 23 тысячи, как только все они будут знать язык сердца, мы встанем в кольцо и наши сердца произнесут одновременно 23 сердечных слова. И в центре кольца возникнет Свет Изначальный, тот, что творил миры. И ошибка будет исправлена: мир Земли исчезнет, растворится в Свете. И наши земные тела растворятся вместе с миром Земли. И мы снова станем лучами Света Изначального. И вернемся в Вечность.
Едва Бро сказал это, как в моем сердце произошло движение. И я ПОЧУВСТВОВАЛА все, что он сообщил мне на земном языке. Я увидела нас, стоящих в круге, держащихся за руки и говорящих сердечные слова.
Бро почувствовал это. И улыбнулся:
– Теперь, Храм, ты знаешь все.
Я была потрясена. Но один вопрос мучил меня:
– Что такое лед?
– Это идеальное космическое вещество, порожденное Изначальным Светом. Внешне оно похоже на земной лед. На самом деле структура его другая. Если его сотрясать, в нем поет Музыка Света. Ударяясь о нашу грудную кость, лед вибрирует. От этих вибраций пробуждаются наши сердца.
Он сказал, и я сразу почувствовала. И поняла, что такое ЛЕД.
– В России есть трое наших братьев, – продолжал Бро. – Они помогут тебе. И вместе вы сделаете великое дело. Ступай же, Храм.
Так началось мое возвращение на родину.
На следующее утро возле озера Инари я перешла границу СССР. В лесу меня ждала легковая машина. В ней сидели двое мужчин в форме офицеров ГБ. Один из них молча открыл дверь машины, я села. И мы поехали сначала по лесной дороге, потом по шоссе. Ехали молча. Трижды нас останавливали военные патрули. Мои сопровождающие предъявляли им документы, они сразу пропускали нас.
Через четыре часа мы въехали в Ленинград.
Мы остановились возле какого-то дома на Морской. Один из офицеров предложил мне следовать за ним. Мы с ним вошли в дом и поднялись на четвертый этаж. Офицер позвонил в квартиру № 15, повернулся и пошел по лестнице вниз.
Дверь открылась. На пороге стоял среднего роста блондин в форме подполковника госбезопасности. Он был очень взволнован, но изо всех сил держал себя в руках. Неотрывно глядя на меня, он стал отступать в глубь квартиры. Я тоже затрепетала: мое сердце почувствовало брата. Я притворила дверь и пошла к нему. В квартире был полумрак из-за сдвинутых штор. Но несмотря на это, я различила синеву его напряженных глаз.
Мы обнялись, опустились на колени. Наши сердца заговорили. Это продолжалось до вечера. Его сердце явно истосковалось по сокровенному и трепетало неистово. Но оно было достаточно неопытно и знало всего шесть сердечных слов.
Наконец мы разжали объятия.
Придя в себя, он сказал:
– Мое земное имя Коробов Алексей Ильич.
Его сердечное имя было Адр.
Он снова замолчал. И долго смотрел на меня. Но я привыкла к этому. У нас в Доме братья и сестры разговаривали на земном языке только по необходимости. Потом он поднял трубку телефона и сказал:
– Машину.
Мы вышли с ним на улицу. Было уже темно.
Возле подъезда ждала машина с шофером и охранником. Нас отвезли на Московский вокзал. Там мы сели в поезд Ленинград – Москва и затворились в купе. Адр выложил на столик фрукты. Но есть не смог, а по-прежнему смотрел на меня.
Я же проголодалась и с удовольствием съела несколько плодов. Затем он рассказал мне свою историю. Он кадровый офицер МГБ, в 1947 году был направлен Министерством госбезопасности в Германию по делам ГУСИМЗ (Главное управление советского имущества за границей).
В Дрездене на праздничном банкете в честь двухлетия победы над Германией он близко познакомился со своим прямым начальником, генерал-лейтенантом Влодзимирским, возглавляющим отдел ГУСИМЗ. Раньше они встречались только по долгу службы. Влодзимирский, считающийся на Лубянке человеком жестким и малообщительным, внезапно проявил симпатию к Коробову, познакомил его с женой, пригласил в свой особняк, где он обычно останавливался.
В особняке они с женой привязали Коробова к колонне и простучали ледяным молотом. Он потерял сознание. Затем его положили в местный госпиталь, где он приходил в себя в отдельной охраняемой палате. На третий день Влодзимирский пришел к нему, лег в постель, обнял и поговорил сердечно.
Так Коробов стал Адр.
Он расспрашивал меня о братстве, я рассказывала ему все, что знала. Время от времени он плакал от умиления, обнимал меня, прижимал мои ладони к груди. Но я сдерживала свое сердце, чтобы не потрясти Адр слишком сильно.
Я понимала свою мощь.
Утром мы прибыли в Москву на Ленинградский вокзал. Там нас ждала машина.
Мы поехали за город и через некоторое время оказались на даче Влодзимирского.
Был теплый солнечный день.
Адр взял меня за руку и ввел в большой деревянный дом. Окна в нем были занавешены. Посреди гостиной стоял Влодзимирский. Он был тоже среднего роста, плотного телосложения; пижама золотистого шелка облегала его коренастую фигуру; редкие темно-русые волосы были зачесаны назад, в зеленовато-голубых глазах стояли слезы восторга. Я почувствовала на расстоянии его большое и горячее сердце. И затрепетала в предвкушении.
Чуть поодаль стояла жена Влодзимирского – худощавая миловидная женщина. Но она была не наша, поэтому я не сразу заметила ее.
Влодзимирский подошел ко мне. Голова его вздрагивала, сильные руки тряслись. Издав гортанный звук, он опустился на колени и прижался ко мне.
Адр подошел ко мне сзади и тоже прижался.
Они разрыдались.
Жена Влодзимирского тоже заплакала.
Затем Влодзимирский подхватил меня на руки и понес на второй этаж. Там в спальне он положил меня на широкое ложе и принялся раздевать. Адр и жена помогали ему. Затем он разделся сам. Влодзимирский оказался поистине атлетического сложения. Он прижался своей широкой белой грудью к моей. И сердца наши слились. Он не был новичком в сердечном языке и знал четырнадцать слов.
Мое маленькое сердце девушки погрузилось в его мощное сердце. Оно дышало и трепетало, горело и содрогалось.
Мне ни с кем, даже со стариком Бро, не было так хорошо.