Понятно было, почему тарелка Лукреции Воган попала к доктору — как некое колдовское приспособление, посланное духом воды. В конце концов, она была украшена узором, в котором индейцы наверняка узнали изображение человеческого органа.
— На пе гуида на пе каида, — сказал Навпавпэ и, очевидно, закончил свой обряд, потому что поднес свет к Мэтью.
— Солнце… — Голос Мэтью подсел, пришлось начать снова. — Солнце мужества. Ты говорил, что одно солнце украл белая рыба?
— Да, и убил человека, которому оно было дано.
— А можно спросить, почему оно было ему дано?
— Как награда, — ответил Навпавпэ, — награда за мужество. Этот человек спас другого, раненного диким кабаном, а потом убил кабана. Эту традицию начал мой отец. Но белая рыба заманивал моих людей на свои дурные пути, делал их слабыми своим крепким питьем, а потом заставлял работать на себя, как собак. Пришло ему время уйти.
— Понимаю. — Мэтью вспомнил, как Шоукомб говорил, что его таверна выстроена с помощью индейской рабочей силы. Теперь он действительно понимал. Он видел всю картину и видел, как становятся на место сложным узором ее фрагменты.
— Навпавпэ, — начал Мэтью, — мы с моей… гм… женщиной должны уйти. Сегодня. Должны вернуться туда, откуда пришли. Ты знаешь ту деревню у моря?
— Конечно, знаю. Мы все время за ней наблюдаем. — Навпавпэ вдруг стало озабоченным. — Но Победитель Демона, тебе нельзя уходить сегодня! Ты еще слишком слаб, чтобы столько пройти. И ты должен мне рассказать все, что знаешь о Франз-Европэ, и еще сегодня вечером праздник в твою честь. Танцы и пир. И у нас вырезана голова демона, которую ты будешь носить.
— Ну… я… видишь ли…
— Уйдешь утром, если все еще пожелаешь этого. Сегодня мы празднуем, чтим твою храбрость и смерть зверя. — Он снова направил свет на стену. — Вот, Победитель Демонов! Дар для тебя, как следует по нашей традиции. Возьми отсюда ту вещь, сияние которой привлечет твою руку.
Потрясающе, подумал Мэтью. Навпавпэ не знает — и не дай Бог ему когда-нибудь узнать, — что во внешнем мире, в цивилизованном мире, есть люди, которые пришли бы сюда и снесли бы всю деревню до основания всего за один квадратный фут грязи с этой стены.
Но дар неимоверной ценности был предложен, и рука Мэтью пошла за его сиянием.
Глава 18
Когда село солнце и надвинулись синие тени вечера, Фаунт-Роял забылся тяжелыми снами о том, что могло бы быть.
Снами — прообразом смерти.
Пустыми стояли дома, пустыми стояли сараи. На заброшенном поле свалилось с шеста пугало, и два дрозда устроились на его плечах. Валялась на улице Гармонии соломенная шляпа, полураздавленная колесами фургонов. Распахнутыми остались главные ворота, и запорный брус лежал в стороне, отброшенный туда и там оставленный последней выехавшей семьей. Из тридцати или сорока человек, оставшихся в умирающей мечте Фаунт-Рояла, ни у кого не хватало сил или духа привести ворота в порядок. Конечно, это безумие — оставить открытыми ворота, потому что кто знает, какие дикари могут ворваться сюда, чтобы скальпировать, увечить и мародерствовать?
Но правду сказать, зло внутри города казалось еще страшнее, и закрыть ворота означало запереться в темной комнате со зверем, дыхание которого ощущаешь у себя на шее.
Все теперь было ясно. Все до конца было ясно гражданам.
Ведьма сбежала при содействии своего одержимого демонами любовника.
Этот мальчишка! Вы его знаете! Он в нее втюрился — да-да, как в Адскую Бездну, говорю я, — и он одолел мистера Грина и вытащил ее, а потом они сбежали. Да, в лес, туда, где деревня самого Сатаны. Да, она там есть, я сам слышал, как Соломон Стайлз про это говорил, он ее сам видел! Можно бы его спросить, да он уехал навсегда из города. Вот что он рассказывал, и берегите души свои, когда слушаете: Сатана построил в лесной чаще деревню, и там все дома из терновника. Поля там засевают адским огнем, и вырастает из посевов самый коварный яд. Знаете, что магистрат опять болен? Да, снова. Он при смерти. Уже почти умер. Так я слышал, что кто-то в этом доме сам ведьма или колдун, и бедному магистрату отравили чай ядом самого Сатаны! Так что смотрите, что пьете! Боже мой… я только что подумал… может быть, не чай ему отравили, а саму воду? Бог мой… да если Сатана такое задумал… проклясть и отравить сам источник… мы же все тогда умрем в судорогах?
Бог мой… Бог мой…
В густеющем теплом вечере повеял через Фаунт-Роял ветерок. Он пустил рябь по водам озерца, приласкал крыши темных домов. Он прошел по улице Трудолюбия, где, как клялись жители, видели недавно призрак Гвинетта Линча. Крысолов спешил куда-то с перерезанным горлом и своей острогой в руке, безмолвно предупреждая, что ведьмы Фаунт-Рояла голодны и жаждут новых душ… новых душ…
Ветерок шевельнул пыль на улице Гармонии и понес вихрик на кладбище, где, как тоже клялись, ходил темный силуэт между надгробиями, на счетах подсчитывая их число. Зашептал ветерок на улице Истины, пролетая мимо проклятой тюрьмы и того дома — дома ведьмы, — откуда слышатся звуки адского веселья и перестук демонских когтей, если у кого хватит смелости подойти послушать.
Да, все стало ясно горожанам, и на эту ясность они ответили бегством ради спасения жизни. Пустым стоял дом Сета Хейзелтона, голыми остались стойла в сарае, остыл горн. Очаг в покинутом доме Воганов еще держал аромат свежего хлеба, но слышалось в этом оставленном хозяйстве лишь сердитое гудение ос. В лазарете лежали запакованные ящики и мешки, готовые к погрузке, стеклянные флаконы и бутыли, завернутые в вату, ждали…
Просто ждали…
Все, почти все уехали. Остались несколько самых стойких; кто из верности Роберту Бидвеллу, кто потому, что фургоны требовалось починить, иначе они не выдержат долгой дороги, а кто — самый редкий случай — не имел, куда еще деваться, и продолжал тешить себя иллюзиями, что все образуется. Исход Иерусалим, борец до победного, остался в своем лагере, и хотя аудитория его вечерних проповедей поредела, он продолжал поносить Сатану к восторгу паствы. К тому же он свел знакомство с некоей вдовой, не имевшей блага мужской защиты, а потому, после своих горячечных проповедей, Иерусалим взял ее под тесную защиту могучего меча своего.
Но по-прежнему горели лампы в особняке, и искрился свет на четырех поднятых бокалах.
— За Фаунт-Роял! — провозгласил Бидвелл. — За тот Фаунт-Роял, каким он был. И каким он мог бы стать.
Бокалы осушили без комментариев со стороны Уинстона, Джонстона и Шилдса. Они стояли в гостиной, готовясь перейти в столовую к легкому ужину, на который пригласил их Бидвелл.
— Я глубоко сожалею, что так обернулось, Роберт, — сказал Шилдс. — Я знаю, что вы…
— Не надо. — Бидвелл поднял руку. — Сегодня вечером слез не будет. Я прошел свою дорогу горя и теперь направлюсь к следующей цели.
— Тогда к какой? — спросил Джонстон. — Вы возвращаетесь в Англию?