Он знал, что был бы убит на месте, если бы Одноглазый сам не был так стар и болен. Встретиться с этой зверюгой в ее молодые годы означало бы быстрое обезглавливание или медленную мучительную смерть от выпотрошенных внутренностей, какую встретил муж Мод.
Индейский доктор — тоже совершенно голый, если не считать небольшого ремня из оленьей кожи и набедренной повязки, — пошел вперед, к дальней стене прямоугольного деревянного строения, где стояло несколько лежанок. Мэтью понял, что это местный лазарет. В яме, обложенной камнями, горел небольшой огонь, но, судя по кучам золы, именно здесь бушевал дымный ад.
Мэтью опирался на Рэйчел, пока его ноги не привыкли снова держать его вес. А в голове все еще плыл туман. Непонятно было, эта любовная встреча с Рэйчел произошла на самом деле или в горячечном бреду, вызванном ранами. Уж конечно, она не полезла бы на этот помост заниматься любовью с умирающим! И сейчас не было никаких признаков, что между ними что-нибудь произошло.
И все же… могло такое быть?
Но вот нечто реальное, что он считал причудой своих снов: на полу среди глиняных чашек, деревянных мисок и костяных резных трубок у огня валялась отломанная половинка тарелки Лукреции Воган.
Целитель-дикарь — который заставил бы своего коллегу доктора Шилдса побледнеть от ужаса — отодвинул тяжелую оленью шкуру с черной шерстью от входа в лазарет.
Пол залило ослепительным солнечным светом; Мэтью зажмурился и пошатнулся.
— Я тебя держу, — сказала Рэйчел, прислоняясь к нему, чтобы он не упал.
Снаружи раздался возбужденный шум, состоящий из визга, криков, хохота. Перед Мэтью возникла стена улыбающихся лиц, она напирала. Индейский доктор что-то крикнул, и по раздраженному тону было ясно, что слова универсальны: «Отодвиньтесь, дайте дышать!»
Рэйчел вывела Мэтью, голого и ошеломленного, на свет Божий.
Глава 17
Собравшиеся — а было их человек восемьдесят, если не сто или больше — стихли, когда появился Мэтью. Те, кто стоял впереди, попятились, подчиняясь непрекращающимся выкрикам доктора. Мэтью и Рэйчел шли за целителем в набедренной повязке, а индейцы пристроились за ними, и крики, смех и возбужденные возгласы возобновились с новой силой.
Мэтью и в бочке рома не могло бы присниться, что он предстанет миру голый, цепляясь за Рэйчел и проходя мимо орды смеющихся и вопящих индейцев. Зрение вернулось, хотя свет по-прежнему ошеломлял. Он увидел пару десятков деревянных хижин, обмазанных высохшей глиной или заросших мхом, с крышами, где трава росла так же густо, как на земле. Мелькнул засеянный кукурузой участок, перед которым встали бы на колени фермеры Фаунт-Рояла. Две собаки — серая и темно-коричневая — подошли обнюхать ноги Мэтью, но после окрика доктора бросились прочь. То же случилось со стайкой голых коричневых ребятишек, сунувшихся к бледнокожему пациенту, — они унеслись прочь, визжа и подпрыгивая.
Мэтью заметил, что почти все мужчины — такие же узколицые, тощие и с пучком волос на лысой голове, как доктор, — были почти голыми, но женщины облачены либо в оленьи шкуры, либо в ярко окрашенные одежды, вроде бы сплетенные из хлопка. Некоторые из них предпочитали оставлять грудь обнаженной — от такого зрелища жители Фаунт-Рояла попадали бы в обморок. Ноги у всех были либо босы, либо обуты в сшитые оленьи шкуры. Многих мужчин украшала изобретательная синяя татуировка, и некоторых из старших женщин — тоже. Татуировки имелись не только на лице, но и на груди, на руках, на бедрах и — предположительно — на всех других местах.
Настроение было карнавальное. Взрослые ликовали, как дети, а дети — которых было много — как мелькающие белки. Живности тоже было достаточно: свиньи, куры, лающий хор собак.
Доктор подвел Мэтью и Рэйчел к хижине, расположенной посередине деревни, отвел в сторону шкуру, украшенную тиснением, предлагая войти, и сопроводил гостей в прохладное, тускло освещенное помещение.
Свет давали небольшие огни, горевшие в глиняных плошках с маслом, расставленных по кругу. Лицом к этому кругу, на возвышении, установленном на трех деревянных ножках и укрытом звериными шкурами, сидел, скрестив ноги, человек.
При виде этого человека Мэтью застыл как вкопанный. У него отвисла челюсть и зубы чуть не выпали — так он был потрясен.
Человек — явно вождь, губернатор, властитель, или как там его называли, этой деревни — был одет в набедренную повязку из оленьей кожи, едва прикрывающую гениталии. Но это было уже привычно. А потрясло Мэтью то, что на голове у вождя находился длинный, белый, туго завитый судейский парик, а грудь покрывал…
«Я сплю! — подумал Мэтью. — Не в своем уме надо быть, чтобы вообразить такое!»
…шитый золотом камзол магистрата Вудворда.
— Пата не. — Доктор жестами показал Мэтью и Рэйчел, что надо войти в круг, а потом сесть. — Оха! Оха!
Рэйчел повиновалась. Мэтью попытался опуститься, но боль ударила в ребра, и он с перекошенным лицом схватился за глиняную повязку.
— Уг! — провозгласил вождь. У него было узкое лицо с длинной челюстью, вытатуированные круги на обеих щеках, татуировки на руках, как голубые лианы, и они же покрывали кисти. Кончики пальцев выкрашены в красный цвет. — Се на оха! Паг ке не су на оха сау папа!
Повелительный голос заставил доктора действовать — то есть схватить Мэтью за правую руку и выпрямить. Увидев это, Рэйчел подумала, что вождь хочет, чтобы и она встала, но как только она попыталась это сделать, доктор довольно решительно посадил ее на место.
Вождь встал на своем помосте. Ноги от колен до босых ступней покрывала татуировка. Он поставил руки на бедра, глубоко посаженные глаза вперились в Мэтью с серьезным выражением, как того требовало высокое положение их обладателя.
— Те те вейа, — сказал вождь. Доктор отступил, пятясь, и вышел из хижины. Следующие слова были обращены к Мэтью: — Урн та ка па пе не?
Мэтью только покачал головой. Он видел, что драгоценный камзол Вудворда на вожде расстегнут, и грудь тоже украшают татуировки. Хотя у чужого народа трудно определить возраст, Мэтью подумал, что вождь молод, всего на пять-шесть лет старше его самого.
— Оум? — спросил вождь, хмурясь. — Ка тайнай калмет?
Опять-таки Мэтью мог только головой покачать.
Вождь на минуту вперил взгляд в землю, потом скрестил руки на груди. Вздохнув, он погрузился в размышления. Небось о том, подумал Мэтью, как лучше убить пленников.
Вождь снова поднял глаза и произнес:
— Quel chapeau portez-vous?
Вот тут Мэтью чуть не рухнул. Индеец говорил по-французски. Вопрос, конечно, чудной, но уж таковы французы. Вождь спрашивал, какую шляпу носит Мэтью.
Мэтью пришлось взять себя в руки. То, что этот дикарь говорит на классическом европейском языке, в голове не укладывалось. Такое было потрясение, что Мэтью даже на секунду забыл о своей полной наготе. Он ответил: