Покуда я тебя не обрету - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ирвинг cтр.№ 26

– До-диез, ми, фа-диез, – прошептала мальчику бывшая хористка.

Над круглым алтарем висела большая картина – обращение Павла на пути в Дамаск. Орган на 74 регистра построила фирма «Валькер» из Вюртемберга в 1891 году, в 1956-м его реставрировали. Джек не очень хорошо понимал, что такое регистры, и не мог сказать, какая разница между органами с большим или меньшим их числом – делается ли от этого звук богаче или громче. Органы и вообще не очень-то интересовали мальчика – на органе играл его отец, а его образ мама старательно демонизировала.

В Хельсинки в тот день стояла великолепная погода, и солнечный свет, падая сквозь витражи, играл на полированных органных трубах – казалось, орган сам по себе, без органиста, вот-вот взорвется фейерверком божественных звуков. А тут и органист вышел их встречать, наверное, Алиса с ним заранее договорилась. Звали его Кари Ваара, приятный открытый человек с растрепанными до невозможности волосами – казалось, секунду назад он высунул голову в окно курьерского поезда. Он все время нервно складывал руки в замок, словно с минуты на минуту собирался сделать некое признание, которое должно навсегда изменить его жизнь, или благоговейно упасть на колени перед чудом, которое только что лицезрел.

– Твой папа – чрезвычайно талантливый музыкант, – сказал Ваара Джеку таким тоном, будто почитал Уильяма превыше всех других органистов. Джек в ответ только молчал – он не привык, чтобы его отца хвалили, а тем более восхищались им. Голос Ваары звучал как самые низкие органные регистры. – Однако же талант нуждается в пище, иначе он иссякает.

– Мы знаем про Амстердам, – вставила словечко Алиса. Наверное, она опасалась, что Кари Ваара раскроет случайно какую-то тайну, которую Джеку знать не стоит.

– Дело не просто в Амстердаме, – почти пропел органист. Джек оглянулся на орган, он почти верил, что тот сейчас сам по себе сыграет что-нибудь в тон словам Кари. – Он будет играть в Аудекерк.

Кари Ваара говорил об этом с чрезвычайным почтением, и если от Джека весь величественный подтекст ускользнул, то мама обрадовалась услышанному.

– Я полагаю, тамошний орган какой-то очень особенный, – сказала она.

Кари Ваара сделал глубокий вдох, будто снова собирался высунуть голову в окно курьерского поезда:

– Орган церкви Аудекерк гигантский.

Наверное, Джек закашлялся, потому что Кари снова обратился к нему:

– Я сказал твоему папе, что самый большой не обязательно значит самый лучший, но он еще молодой человек, и в его возрасте требуется во всем убеждаться лично.

– Это верно, он во всем всегда хотел убедиться лично, посмотреть, так сказать, своими глазами, – подпела Алиса.

– Это не всегда плохо, – полувозразил Ваара.

– Это не всегда хорошо, – отрезала Алиса.

Кари Ваара наклонился к Джеку, мальчик унюхал запах мыла, которым тот недавно мыл руки.

– Может быть, у тебя тоже есть талант органиста.

Ваара разжал руки и распахнул объятия, словно хотел обнять изделие фирмы «Валькер».

– Хочешь попробовать поиграть?

– Только через мой труп, – сказала Алиса, беря Джека за руку.

Они направились к выходу, сквозь раскрытые двери было видно, как сверкает на снегу солнце.

– Миссис Бернс! – крикнул им вслед Ваара (Джек подумал – а когда это мама успела сказать ему, что она миссис Бернс?). – Говорят, что тот, кто играет в Аудекерк, играет для двух типов людей – для туристов и для проституток!

– Не надо при Джеке, – бросила Алиса через плечо. У тротуара их ждало такси – им было пора покупать билеты.

– Я только хотел сказать, что Аудекерк находится в квартале красных фонарей, – извинился Ваара.

Алиса споткнулась и сильно сжала руку Джека.

Сначала они думали переплыть на пароме из Хельсинки в Гамбург, а уже оттуда поездом добраться до Амстердама. Но это был долгий путь, а может, Алиса опасалась, что ей захочется остаться в Гамбурге надолго – так ей хотелось увидеться и поработать с Гербертом Гофманом (и если бы так случилось, кто знает, вернулись ли бы они в Канаду, и Джек никогда не попал бы в школу Св. Хильды со всеми ее прелестями). Алиса столько отправила Герберту открыток, что Джек запомнил адрес – Гамбургерберг, дом 8. И в самом деле, если бы они отплыли в Гамбург, увидели бы маяк Санкт-Паули, Реепербан и «Тетовирштубе», салон Герберта Гофмана на Гамбургерберг, дом 8, – они бы там и остались.

Но они нашли место на грузовом судне, отплывавшем из Хельсинки прямо в Роттердам – в те дни грузовые суда частенько брали пассажиров, на них имелись лишние каюты. А из Роттердама до Амстердама совсем недалеко на поезде. Джек хорошо запомнил ту поездку – шел дождь, многие поля вокруг дороги затопило. Стояла зима, но снега нигде не было, и казалось, весна никогда не настанет, при такой-то погоде! Алиса сидела, прислонившись лбом к стеклу.

– Мам, стекло же холодное, – сказал Джек.

– А мне приятно, – ответила Алиса, – наверное, у меня жар. Джек захотел потрогать ей лоб – надо же, вроде совсем не горячий. Мама закрыла глаза и задремала. Сиденье через проход занимал какой-то бизнесмен, он все поглядывал на Алису, тогда Джек уставился на него своим неморгающим взглядом и сидел так, пока тот не отвел глаза. Уже в четыре года он мог у кого угодно выиграть в гляделки.

Джек был весь в возбуждении от мысли, что вот-вот увидит одноногого Тату-Петера, а еще пытался вообразить себе размеры органа в Аудекерк. Но вдруг ему пришло в голову задать маме совсем другой вопрос.

– Мам, – прошептал он. Она не услышала, он повторил погромче.

– Что тебе, мой милый маленький актер? – прошептала в ответ Алиса, не открывая глаз.

– А что такое квартал красных фонарей?

Алиса открыла глаза и стала смотреть в окно, где бушевал дождь; казалось, она смотрит в никуда, ничего не видя. Потом она закрыла глаза, и пока Джек ждал ответа на свой вопрос, бизнесмен через проход украдкой еще несколько раз глянул на Алису.

– Вот это-то нам с тобой и предстоит разузнать, – не открывая глаз, сказала мама.

После Амстердама Алиса была уже не та. То немногое, что оставалось у нее от уверенности в себе и в собственной ценности как личности, оказалось полностью уничтожено. Джек, несомненно, заметил, что его мать стала другой – правда, не понял почему.

На улице Зеедейк, самой северной улице квартала красных фонарей, находился тату-салон под названием «Де Роде Драак», то есть «Красный дракон», держал его Тео Радемакер по прозвищу Тату-Тео. В чем-то это было издевательское прозвище, поскольку в Амстердаме со слова «Тату» начиналось еще одно прозвище – Тату-Петера, настоящего мастера своего дела.

Второсортная слава Радемакера не удержала Уильяма Бернса от того, чтобы сделать у него свою первую амстердамскую татуировку – Тату-Тео вывел полумесяцем Уильяму на копчике небольшой фрагмент из Самуэля Шайдта «Мы все верим в единого Бога», туда же Тео поместил и оригинальный немецкий текст Wir glauben all' an einen Gott, да так, что буквы перекрывали ноты.