Покрытый ручьями липкого пота, священнослужитель окончил свое выступление. Тем временем небеса, похоже, устрашенные описываемыми последствиями дождевых осадков, отозвали собравшуюся непогоду, будто чиханье, как бывает, что, кажется, вот уже неодолимо грянет, но потом по какой – то странной причине отступает обратно в переносицу и вырождается в хрюк.
22. ПЛАМЯЦВЕТНАЯ ГОЛУБИЦА
В последующие дни стало ясно, что к Мальтийской Установке им не добраться. Шлюпка как была, так и стояла на острове, в затоне. Плавать фатер Вандердроссель не умел и Роберт не умел тоже.
Ныне, имея при себе молодого сильного мужчину, отец Каспар вполне бы смог руководить строительством парома с веслом, если бы только, как он уже пояснял, все снаряды рукомесла не были с корабля убраны. Ни топора, чтобы срубить мачты или реи, ни молотка, сколотить плот из дверей.
С другой стороны, фатер Каспар, по всему судя, не тяготился затянувшимся сидением на «Дафне». Он, наоборот, был заметно рад возвратиться к своему жилищу, к прогулкам по палубе и к инструментам, позволяющим работать и наблюдать.
Роберт гадал, кто перед ним. Ученый? Безусловно. По крайней мере, эрудит, интересующийся божественными и естественными науками. Чудак? Не без того. Каспар обронил, что и корабль отряжался не на средства иезуитского товарищества, а на его личные, вернее на деньги его брата, разбогатевшего торговлей и не менее сумасшедшего, чем он. Постоянной темой было коварство собратьев по ордену, «присвоивших плодотворные идеи», после того как, лицемеря, их осмеяли в качестве бредовых. Это давало основания думать, что иезуиты города Рима не сильно огорчались, когда их покинул сей софистический индивид, и, учитывая, что снарядил он поход на собственные деньги и с немалой вероятностью не возвратится из неисповедимых странствий, иезуиты благословили его, чтобы убрался с глаз.
Все, что изучал Роберт и в Провансе, и в Париже, предрасполагало его воспринимать концепции физики и натурфилософии, слышимые от старца, с известной осторожностью. В то же время, как мы уже знаем, Роберт усваивал науки будто губка, не стараясь подвергать сомнению взаимоисключающие тезисы. И дело не в том, что Роберту не хватало системности. Это был выбор.
В Париже мир являлся будто сцена, где представлялись обманчивые видимости, где каждый вечер зрители желали следить за новой историей, как если бы привычные вещи, даже чудесные, уже никого не озаряли, и только непривычно неопределенные или неопределенно непривычные умели еще возбуждать. Древние мудрецы требовали, чтобы на один вопрос имелся только один ответ. В большом французском театре показывалось, как на один вопрос отвечается самыми разными способами. Роберт решил отвести половину своего духа тем вещам, в какие верил (или верил, будто верил), и держать другую половину свободной на случай, если верным окажется обратное.
Раз таково было расположение его духа, понятно, почему у него не было стимулов оспаривать даже самые неправдоподобные откровения отца Каспара. Из всех выслушанных им в жизни рассказов речи иезуита были самыми экстраординарными. Как же можно было считать их за ложь?
Кого хотите вызываю оказаться на порожнем судне, между небесами и морями в неведомом пространстве, и не расположиться к грезе, поверив, что пускай по невезению, но все же вы угодили в самое средопупие времян.
Так что и Роберт мог бы забавы ради выставить против россказней иезуита свои аргументы, но очень часто следовал примеру учеников Сократа: они почти напрашивались на поражение.
С другой стороны, как отказаться от поучений того, кто стал местодержателем отца и кто единым духом вызволил Роберта из отчаянного отшельничества и дал ему роль пассажира на корабле, кем – то знаемом и кем – то ведомом?
По обаянию ли сана, по праву ли изначального обладателя этой плавучей твердыни, но отец Каспар олицетворял в Робертовых глазах Власть, а Роберт напитался идеологией века достаточно, чтобы знать, что властям следует поддакивать, ну хотя бы притворно.
Стоило Роберту усомниться в благорассудности назидающего, тот немедля, проводя его по кораблю для нового знакомства и показывая ему снаряды, не привлекшие ранее Робертова взгляда, позволял ему узнать столько важностей и таких важных, что сразу возвращалась и вера.
Например, он обучил Роберта употреблению сетей и удильных крюков. «Дафна» была на рейде в богатейших водах и неэкономно было тратить бортовую провизию, если можно иметь свежую рыбу. Роберт, выходя теперь на палубу даже днем благодаря солнцезащитным очкам, быстро обучился ставить сети и наживлять приманку и без труда таскал из воды животных такой непомерной крупности, что они не раз угрожали стащить в воду его самого.
Он выкладывал пойманное на мостик, и отец Каспар, мнилось, каждого зверя знал лично по имени. Наделял он их именами по природе или по собственной прихоти, Роберту не дано было ведать.
Рыбы на родном его полушарии были серые, в крайнем случае, отливали серебром, а здешние сияли синевой при плавниках цвета мараскина, имели шафрановые бороды и пурпурные морды. Был извлечен из пучины угорь о двух головах на двух концах тулова, обе с выпученными глазами, но отец Каспар показал Роберту, что вторая голова представляла собою простой рисунок, выполненный природой для устрашения противников даже со спины. Выловили рыбу с крапчатым животом, с дегтярными полосами по хребтине, всеми отливами радуги вокруг глаза, с козьим лицом, но отец Каспар велел ее отпустить в море, потому что знал (по рассказам собратьев? по опыту странствий? из легенды моряков?), что эта рыба была отравленнее поганки.
О второй рыбе, с желтым оком, с надутыми губами и зубами как из гвоздильни, фатер Каспар сразу предупредил, что она отродье Вельзевула. И что следует морить ее на палубе до издыхания, а потом швырнуть откуда появилась.
Судил ли он по опытной науке или только по виду? Однако заметим, что все рыбы, знаемые Каспаром за съедобные, оказывались превосходной пищей, а об отдельных он даже заранее говорил, вкуснее ли они в жареном или в отварном виде.
Знакомя Роберта с секретами соломоновых морей, иезуит, походя, рассказывал подробности и об Острове. «Дафна» по прибытии обошла Остров по кругу для разведки. На востоке было много небольших бухт, открытых ветру. Сразу за выгибом южного мыса, там, куда потом матросы причалили со своей шлюпкой, имелся тихий затон, но мелководье, однако, не дозволяло приблизиться кораблю. То место, где «Дафна» кинула якорь, почли самым безопасным. Чуть – чуть ближе к Острову судно стало бы на подводные камни, чуть – чуть дальше от берега оказалось бы над резвым течением, перерезавшим пролив между двумя островами в направлении с юго – запада на северо – восток. Чтоб показать течение Роберту, иезуит велел швырнуть туда тушку Вельзевуловой рыбы, и точно, вода стремительно уволокла труп.
Фатер Каспар вместе с матросами обошли дозором Остров, выбирая место для Установки, и увидели, что с вершинки холма просматривалась практически вся территория, обширная, как Рим в городской черте.