— Чего пристали?! Не видел я вашего кошелька!
Толпа вокруг них разомкнулась, и мужчина с парнем оказались точно в середине круга. Воров на базаре ловили все же не каждый день, и Тишка видел любопытные и даже недоуменные взгляды, созерцающие худенького паренька, который явно не походил на вора и больше выглядел школьником, возвращающимся с занятий.
— А где же он тогда?
— Да ты посмотри на этого пацана, — ткнул паренек в стоящего рядом Тимоху, который непроизвольно продолжал сжимать в руках толстое, из желтой кожи, портмоне. — Это не твой?
— Да тут вас целая шайка! — оторопел мужчина.
— Ты насчет шайки не шути, дядя! Я сюда на рынок пришел, чтобы огурцов прикупить, — и паренек достал из штанины ветхую авоську — сразу было видно, что в ней действительно таскали oгурцы. — Настоящего вора лови, чего ко мне пристал. А ну отпусти! Вцепился, видите ли! Рубаху порвешь, мамка ругаться будет.
Мужчина растерянно разжал кулак, и парень, брезгливо передернув плечом, уверенно шагнул в толпу и скрылся. Некоторое время пострадавший внимательно, изучающе разглядывал Тимоху, который в оцепенении стоял перед ним, не понимая, что происходит.
— Жулье! Житья от вас нет! — наконец разразился бранью мужчина, выхватил свое портмоне из рук Тимофея и крепко ухватил его за пиджак. — Ну-ка, сволочь! Давай со мной в милицию. — И потянул Тимофея за собой.
Тимофей невольно заупирался: за что же такая несправедливость? На глаза наворачивались слезы.
— Вешать таких надо на площади, чтобы другим наука была, — выкрикнул из толпы лохматый старик.
— А раньше и вешали, — подхватил живо молодой мужчина. — Болтается такой висельник на площади и воров на разум наставляет.
— Упираться вздумал, — начинал свирепеть пострадавший мужчина. Подогреваемый возмущенной толпой, он с размаху стукнул Тимоху кулаком в лицо. — Это тебе в науку будет, а сейчас, гаденыш, пойдешь со мной!.. Вырываться не советую, от меня не уйдешь! Я еще и не таким, как ты, шеи скручивал, — уцепился он в Тимофея обеими руками, — по таким, как ты, тюрьма от плача надрывается. Ничего-ничего, казенный дом тебя сполна от этого недуга излечит.
— Дяденька, да что же это вы?! — наконец смог выговорить Тимоша. — Не брал я ваших денег! Зачем они мне! Отпустите меня! Мне тот вор нарочно кошелек сунул.
— Все они так говорят, — внушительно высказалась пожилая грузная тетка. — На прошлой неделе я бельишко свое повесила, ничего такого у меня и не было — штаны и трусишки, так все с веревок поснимали!
— В иные времена за это руки рубили! — не унимался молодой мужчина в кепке. — Украл раз — кисти нет, второй раз — долой руку по локоть, а там и будь добр головушку бестолковую подставляй. И помогало ведь! Да и как не поможет, если потом конечности на площадях прибивали.
— И сейчас бы это надобно! Тогда, глядишь, совсем воровать перестанут.
Тимoxa сопротивлялся, упирался ногами, пытался цепляться за прохожих, кусался, но мужчина крепко держал его за рукав, за волосы.
— Ах ты, поганец! Ты еще кусаться будешь! — И он еще раз с силой стукнул Тимоху локтем в лицо.
Тимоха почувствовал, как что-то треснуло внутри, и кровь липким неприятным соком брызнула на ворот рубашки.
— Дяденька, отпусти, не брал я твоих денег, он мне их сам сунул, я даже не знаю, как это вышло. Христом богом тебя прошу, помилуй меня! Никого у меня более не осталось — ни тятеньки, ни матушки, ни братишек, ни сестренок, все от холеры померли!
Мужчина, не слушая причитаний пацана, выволок уже переставшего упираться Тимоху из толпы и потащил в милицию.
— На жалость, стервец, берешь, только это тебе не поможет! У меня у самого шестеро детей, а ты их хотел всех без куска хлеба оставить. Чем бы я их тогда кормил, гаденыш! Вот у меня в милиции свояк работает, так он тебя упечет куда надо. Там и будешь рассказывать сказки.
Через минуту базар загудел прежней размеренной жизнью, а его завсегдатаи мгновенно позабыли о случившемся.
Милиция размещалась в подвале старого дома. Тут же была и временная тюрьма, где содержалось десятка два воров, терпеливо и безропотно ожидавших нескорого суда. Милиционер втащил Тимоху в подвал и толкнул с лестницы. Подросток почти скатился по ступеням прямо под ноги высокому мужчине в выцветшеих галифе. Тот перешагнул через распластанное тело мальчишки и хмуро поинтересовался:
— Еще один вор? Так-так! Как зовут?
Тимоха, предчувствуя новый, нелегкий зигзаг в своей судьбе, едва сдерживал от обиды и бессилия слезы. Утираясь рукавом, он всхлипнул и промямлил в ответ:
— Тимохой меня зовут. Только какой я тебе, дяденька, вор? Настоящий вор убежал, а мне кошелек в руку сунул, когда я рядом стоял.
— Вот оно что. Это известный прием. Все так говорят. Но ничего, вот в тюрьме посидишь, у тебя будет предостаточно времени, чтобы крепко обо всем подумать.
В подвал, громыхая коваными сапогами, спустился еще один грузный мужчина в милицейской кожаной тужурке. Лампа едва тлела, желтый свет выхватывал из полумрака его сутуловатую фигуру. Вошедший напоминал медведя, спускающегося к своей раненой жертве, хищника, готового разодрать ее на части.
— Привет, Поликарп, — милиционер протянул руку вошедшему и, глядя на Тимоху, зло добавил: — Видал такого? Едва с горшка соскочил, и туда же за всеми, ворует!
— Что ты, Арсений, все удивляешься, у нас ведь такими, как этот, три камеры битком набиты. А ну вставай, говнюк, — кинул он Тимохе. — Иди к своим дружкам в камеру, они тебя давно дожидаются.
— Давай-давай, там тебя научат жизни! В кутузке сидеть — это тебе не кошельки на базарах тырить. Арсений, присмотри за ним, пока я ключи принесу.
Через несколько минут Тимофея втолкнули в тюремное помещение. В нос ударило кислым запахом нечистот и застоявшейся сыростью. Дверь за спиной гулко захлопнулась, и Тимоха ощутил себя замурованным.
Помещение было переполнено до отказа: заключенные, в основном подростки, занимали почти всю свободную площадь камеры, они сидели вдоль стен, жались по углам, лежали в центре.
Камера больше походила на вход в преисподнюю, где грешники дожидались своего часа, чтобы предстать пред глазами падшего ангела. Тимоха несмело топтался у порога, он даже как-то съежился под множеством настороженных глаз заключенных, уставившихся на новичка. Но уже через минуту-другую они потеряли к новенькому интерес, и камерная жизнь снова потекла по своим законам: парни весело переругивались между собой, вспоминали многочисленных приятелей и хвастались особенно удачными своими воровскими выходками.
Среди обитателей тюрьмы выделялся худенький долговязый татарчонок, который без конца сцеживал слюну через щербинку между зубов и громко, перебивая других, рассказывал о своих жуликоватых подвигах. С его слов выходило, что он числится в отчаянных ворах и на базаре не осталось прилавка, куда бы не проникла его длань, а прозябание в кутузке для него такое же обыкновенное дело, как солнце по утрам, как лужи после грозы. Тимоха даже не знал, куда ему присесть, — все места были заняты и никто из мальчишек не выказал желания даже подвинуться при его появлении. Они смолили длинные цигарки и, матерясь, тихо переговаривались между собой.