Одновременно: жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Гришковец cтр.№ 8

Весь День космонавтики в Калининграде льёт дождик. Серый, тихий, но тёплый. Он съел остатки снега во дворе и прямо на глазах топит лёд на озере. Радости от дождя и от зрелища за окном мало. Всё сильно запоздалое всегда вызывает досаду и даже претензии: мол, где ты раньше был? По радио услышал печальную информацию о том, что многие прилетевшие с юга на Балтику птицы, столкнувшись с небывало холодной весной, были сбиты с толку и улетели обратно. Оба скворечника на яблоне пустуют, и в городе тихо, по-плохому тихо. Нужна дружная, мощная и неотвратимая весна. Нужна немедленно… А День космонавтики – всё равно хороший день! Приятно вспоминать Гагарина. Он был бесспорным героем.

Хочу рассказать об эпизоде, который случился во время спектакля в Тюмени и по поводу которого я не могу успокоиться и продолжаю сомневаться. Во время спектакля я сделал весьма внушительное и эмоциональное замечание сильно опоздавшей молодой зрительнице, а через какое-то время попросил её покинуть зал. Проще говоря, выгнал её из зала. Постараюсь рассказать о том, как это выглядело, исключительно со своей стороны, потому что другим взглядом не обладаю. Мне не раз доводилось, точнее, приходилось требовать ухода зрителей из зала. Каждый раз это сильное переживание и удар по впечатлению от спектакля. После таких ситуаций всегда сложно вернуть внимание зрителей и восстановить цельность художественного восприятия. Я выгонял пьяных зрителей, такое случалось нечасто, но десятка два случаев за двенадцать лет было. Пьяный зритель вычисляется быстро, как правило, в самом начале спектакля, и уходит обычно после первой-второй просьбы, чувствуя свою вину и неуместность. Пьяный зритель на спектакле – это, как правило, случайный человек, кем-то приведённый или к которому билет попал не по его воле. Бывали мною изгнаны наглецы, которые приходили на спектакль с целью демонстрации мне неких своих претензий. В этом случае человек приходил не посмотреть спектакль, а для того, чтобы самому выступить. Такие люди исполняют свою задачу, выступают, получают с моей стороны жёсткий отпор и, не поддержанные залом, быстро удаляются. Бывали и другие случаи, которые не берусь классифицировать. Труднее всего просить выйти из зала людей с маленькими детьми. Люди приходят в театр с детьми в надежде, что ребёнок поспит и даст родителям возможность посмотреть спектакль. Но маленькие дети непредсказуемы. Точнее, они предсказуемо не выдержат два часа в неподвижном и неудобном состоянии. Слышать мучения ребёнка в тёмном зрительном зале невозможно, и я прошу родителей унести его. На такой случай у нас всегда заготовлен DVD в подарок и, возможно, пара книжек с автографом. Перед каждым спектаклем мы инструктируем работников театров, чтобы они не пускали родителей с маленькими детьми, возвращали им деньги за билеты, но не мучили детей, остальных зрителей и меня. Я же понимаю, что ребёнку лет до десяти в моих спектаклях вообще не найти ничего интересного. Но дети после пяти-шести лет могут быть такими, что с ними можно договориться. Однако я не рад видеть даже дисциплинированных детей младше десяти на своих спектаклях, потому что вижу, как они мучаются скукой и тоской. А ещё в этот момент у детей появляется и укрепляется стойкое чувство нелюбви к театру.

Я очень не люблю, когда зрители опаздывают на спектакли. Не люблю не потому, что это задевает и оскорбляет мои чувства и я в этом усматриваю неуважение к себе. Я не терплю этого потому, что спектакль – это цельное произведение, которое нужно смотреть целиком от начала и до конца, по возможности не отвлекаясь и не прерываясь. Но от начала и до конца обязательно! У спектакля есть точная, продуманная, тщательно разработанная композиция, и я отчётливо понимаю, что если пропустить начало, понять спектакль и получить от него цельное впечатление невозможно. Спектакль – это не набор миниатюр, сцен и шуток, к которым так привыкли сейчас многие. Спектакль – это монолитное, как живой организм, целое существо. Время начала спектаклей по всей стране, в основном, 19.00. Это абсолютно устаревшие и несоответствующие сегодняшнему времени традиция и правило. Я понимаю, что в будний день работающий человек, живущий в городе – а сейчас во всех городах пробки, – не может позволить себе пойти на спектакль в семь часов, не договариваясь с руководством, не бросая рабочее место или не идя на целый ряд ухищрений. А мне хочется играть именно для тех людей, которые работают, то есть для людей, активно живущих. Бездельники мне не интересны. И я знаю наверняка, что я не интересен бездельникам. По этой причине я играю в Москве в 21.00, а в других городах стараюсь играть в 20.00. Но очень редкие директора театров идут навстречу, не желая сделать посещение театра более удобным для своих земляков. Зная сложности, с которыми сталкивается зритель на пути в театр, я всегда задерживаю спектакль на десять минут, так что третий звонок всегда звучит с задержкой. После третьего звонка я семь – десять минут говорю вступительное слово, позволяя всем опоздавшим пройти на свои места, выдохнуть, успокоить сердцебиение и волнение, которые всегда сопровождают страх опоздать и поцеловать закрытую дверь. Так что фактически спектакль начинается минут на семнадцать-двадцать позже времени, заявленного в афише. Я очень хочу, чтобы все, кто купил билет, пришли и заняли своё место. Однако после начала спектакля я против опоздавших и хождения в зале. Против категорически.

За те двенадцать лет, которые нахожусь на сцене, я наблюдаю то, что строгость, присущая театру как особой культурной территории, утрачивается. Требования к публике сильно понизились, и люди просто не знают тех правил поведения, которые были свойственны и присущи таким местам, как театр, музей или читальный зал хорошей библиотеки. Я довольно строго не позволяю пользоваться мобильными телефонами, борюсь с чтением и отправкой эсэмэс-сообщений и вообще заглядыванием в гаджеты во время спектакля. Я борюсь с опозданиями. Не могу сказать, что прилагаю очень большие усилия. Зрители, которые приходят ко мне, чаще всего знают о моей в этом смысле неуживчивости. Но то, что мне приходится видеть и слышать в зрительных залах при посещении даже знаменитых театров и спектаклей, – просто беда. Беда!

В Тюмени спектакль начинался в 20.00. Третий звонок прозвенел в двенадцать минут девятого, спектакль фактически я начал в 20.20. Театр в Тюмени свежевыстроенный, удобный, с комфортными современными зрительскими местами. Мало в стране таких театров. По проходам в ступени встроены лампочки, похожие на те, что есть в проходах самолётов или автобусов. Так что обстановка в зале мне была хорошо видна со сцены. Публика в Тюмени мне знакома, хороша, своя. К началу спектакля я всех усадил, и ничто ничего не предвещало. Однако после было несколько и подряд телефонных звонков, на которые я не особенно стал обращать внимание, но они всем портят настроение. Когда трезвонят мобильные телефоны, людям неудобно за своих земляков, за свой город, за свой театр, за себя. Но постепенно и при явной поддержке публики мне удалось собрать атмосферу. Вступление в спектакль было исполнено, и пошла самая лирическая и тонкая его часть, связанная с сокровенным: с темой сохранившейся записки, которую я написал в день рождения своей первой дочери. На часах было 20:44, я уже отыграл около четверти спектакля, как в зал, сопровождаемая работницей театра, к своему месту прошла молодая женщина, или, можно сказать, девица. Длинные волосы, тонкий красный свитер под горло, кажется, тёмные брюки, кажется, хороша собой. Она шла совершенно не смущённая, уверенная, весёлая, шла на своё место на второй ряд строго посередине зала. То есть прямо напротив меня. Она шла так, как ходят тинейджеры в кинотеатре за попкорном. То есть не сомневалась в том, что то, что она делает, – нормально. А когда я сделал ей замечание, она, весело и очаровательно улыбаясь, сказала «извините». Я же сказал, что не принимаю её извинений и не извиняю её. Дальше я довольно подробно объяснил ей, почему не принимаю извинений и почему не хочу, чтобы она смотрела дальше спектакль, который без пропущенного ею у неё нет никаких шансов понять. Я также объяснил, что не только у неё, ни у кого вообще нет такого шанса, если он пропустил существенную часть спектакля. Её явно ждал парень, который очень хорошо смотрел спектакль и был на месте вовремя. Я решил оставить барышню в покое и продолжил спектакль. Я вернул прежнюю атмосферу. Вернул опять же при поддержке зрительного зала и старался не смотреть туда, где сидит опоздавшая девица. Но минут через сорок, так уж случилось, мой взгляд упал именно на неё… И я увидел её, сидящую, совершенно отрешённую, рассматривающую что-то у себя на коленях с кислым и неприязненным выражением лица. В этот момент я тоже говорил о чём-то важном, для меня важном, о чём-то очень мне дорогом. Я прервался и вновь обратился к ней с просьбой покинуть зал, потому что я не могу дальше работать… потому что она мне мешает, демонстрирует мне всячески своё пренебрежение и неудовольствие, и её присутствие в зале противоречит моему представлению о том, что можно в театре, а чего нельзя. Я сказал также, что не хочу в её присутствии говорить о том, что мне дорого, и о том, что для меня является сокровенным. Она не сразу поняла, что я обращаюсь к ней. Но когда поняла, они с парнем встали и ушли. После этого было сложно закончить спектакль так, как он задумывался. Финал спектакля получился гораздо более эмоциональным, даже трагическим. После спектакля я получил много записок с извинениями. Те, кто подошёл за автографом, также извинялись. А я ощущал страшную усталость и какое-то полное несчастье.