Мушка - читать онлайн книгу. Автор: Милорад Павич cтр.№ 12

— Ни о чем не беспокойся. Я уже придумал, как нам избавиться от того, что с нами произошло. Чтобы убаюкать тебя, я купил одну книгу. Прочту тебе короткий рассказ из нее.

Читая, он думал: не так уж важно, заснет ли (а если заснет, то как скоро) жена под мое чтение. Ведь именно этого я и хочу — успокоить ее, чтобы она смогла уснуть.

Хотя Ферета и была напугана случившимся, она устала так, что под ровный, монотонный голос быстро задремала, не переставая удивляться тому, что это с ней происходит, однако Филипп надеялся, что хотя бы частичка рассказа, главная его мысль пробьется к сознанию Фереты и подготовит ее к тому, чему еще только предстоит произойти. Если не услышит она, то пусть услышит хотя бы ее сон.

ИСТОРИЯ, КОТОРУЮ СЛЫШАЛ ЕЕ СОН

Судя по гравюрам голландского художника Ромена де Хуго, примерно в 1740 году закончилось строительство дворца с особым расположением коридоров для слуг, тянувшихся вдоль всех залов и спален. Попасть в этот лабиринт, ни единым проходом не связанный с комнатами, можно было только со двора, и таким же образом удавалось из него выйти, так что ни малейшей возможности проникнуть в жилые помещения не существовало. Когда туда случайно залетала птица, она сгорала, если хотела выбраться на волю, потому что кроме дверей во двор в этом лабиринте имелись только дверцы от расположенных в каждой комнате печей, через которые слуги топили их и чистили.

Слуги, работавшие здесь, были прекрасно вышколены, они могли определить вес огня, всегда целовали хлеб, если он падал на землю, и неукоснительно придерживались двух правил: не поднимать ни одну вещь на высокий ветер и ни единым звуком не нарушать тишину и покой в доме. Работать немо и тихо, как колокол под водой. Так они и трудились, всю свою жизнь поддерживая в печах дворца огонь, как темноту в карманах, ни разу не побывав в залах, которые они обогревают, не увидев печей, которые они топят, и людей, о чьем удобстве они заботятся. Коридоры были темными и глухими, освещались они только отблесками огня, а сияющие светом комнаты были наполнены смехом и звоном посуды и бокалов. Правда, иногда, поздно вечером, можно было услышать, как в роскошных покоях кто-то скулит в постели с четырьмя колокольчиками по четырем углам покрывала.

Хотя наказание за несоблюдение тишины было суровым — потеря куска хлеба и изгнание, — один из слуг все-таки решился шепнуть несколько слов сквозь огонь и стену. Этого оказалось достаточно для того, чтобы погубить его жизнь и оставить в истории его имя.

Слугу, который нарушил закон молчания, звали Павле Грубач. Говорили, что он не мог видеть то, что находится справа от него. Стоило ему посмотреть направо, как зрение, обычно прекрасное, начинало отказывать. Влево он, напротив, мог смотреть без помех и видел далеко, а в этом направлении, как известно, можно разглядеть собственную смерть, если привыкнуть к темноте, которая даже днем разрастается у каждого человека между глазами, отделяя левый взгляд от правого. Однако, когда он бросал взгляд назад, все было наоборот. Через левое плечо он не видел за своей спиной ничего, а через правое видел все до недосягаемых далей, до туманной старины, и Грубач утверждал, что его воспоминания стали старше его самого, что они постоянно погружаются все глубже в прошлое и он не имеет над ними власти и не может остановить их. Иногда утром он, как из старого колодца, извлекал изо рта мелкую медную монетку, отчеканенную в Царьграде в 1105 году, и выбрасывал ее, потому что такие деньги уже давно не имели хождения.

Чтобы прокормиться и иметь возможность по воскресеньям налить вина в выеденную до корки горбушку хлеба, он торговал огнем и ношеными шапками. Зимой, на заре, покончив со своими обязанностями во дворце, он с решетом, полным тлеющих углей, шел от дома к дому и, захватывая порцию лопаточкой, как каштаны, выкрикивал: «Лопатка огня за один грош!»

Когда становилось теплее, Грубач появлялся на улицах города вместе со своей женой. Она шла впереди, неся на тарелке ежа, иголки которого украшали наколотые на них сливы или ягоды клубники. За ней следовал Грубач с возвышавшимся над его головой десятком островерхих шапок, надетых одна на другую. Он предлагал прохожим покупать их, объясняя, что ношеная шапка имеет преимущества перед новой. «Шапка — это улей для человеческих мыслей, — уверял он, нахваливая свой товар. — Тот, кто наденет чужую шапку, узнает мысли ее бывшего владельца, потому что мысли по-прежнему роятся в ней, просто их мед теперь собирает кто-то другой. Кроме того, у шапок есть еще одно достоинство. Каждая голова, как известно, имеет семь отверстий, через каждое из них проникает по одному из семи смертных грехов и выходит по одному из семи дней недели, и так человека покидает жизнь на пути к семи планетам. Шапка защищает и греет эти семь отверстий! Иногда бывает, что такая шапка, как курица яйцо, несет в волосы владельца маленький красный камень…»

Так говорил Павле Грубач, неся на голове свой товар. А вот что он говорил в других обстоятельствах, после чего его имя получило известность и осталось в памяти по делам совсем нехорошим, сказать гораздо труднее. Наверняка можно утверждать лишь то, что однажды вечером он услышал за стеной комнаты, печь которой он как раз топил, чей-то плач. Надеясь утешить плачущего, Павле сказал ему несколько слов. Одни говорят, он рассказал, что видел во сне прошлой ночью. Другие считают, что еще какую-нибудь чушь.

Неизвестный на мгновение словно онемел, как бы раздумывая, не сообщить ли хозяину дворца о дерзости слуги, чтобы того наказали, а может быть, он просто удивился, услышав голос из вечно немых коридоров, в которых, казалось, никогда никого нет. Но потом снова заплакал. Голос из коридора продолжал что-то говорить, голос из комнаты плакал все тише и тише, чтобы все-таки было слышно, что рассказывают, и так продолжалось изо дня в день. Но слуге будто не давала покоя собачья чесотка, и он решил пойти еще дальше. От далекой, заброшенной комнаты к другой, побольше, с большой печкой. Оттуда слышался не плач, а смех и песни.

Когда человек поет, он не может думать, только чувствовать, сказал самому себе Грубач и дерзнул и здесь рассказать свою историю. Некоторые голоса на мгновение затихли, вероятно чтобы прислушаться, но другие обратили все в смех и шутку, тут же забыв о незнакомом голосе из стены и о том, что он им сообщил. А Грубач двигался дальше и дальше по лабиринту коридора для слуг, от комнаты к комнате, от печки к печке, пока однажды вечером не оказался перед топкой, по другую сторону которой, в зале, высилась огромная королева печей и царила полная тишина, словно там никого нет. И здесь он тоже через огонь и стену рассказал свою историю, надеясь, что его и теперь не поймают. Но ошибся. Он был тут же обнаружен, ему выдали ребро от жареного вола, а его жене яблоко, и изгнали их из города, накинув ему на плечи лошадиную попону, на которой было написано:

ТАК АДАМ И ЕВА БЫЛИ ИЗГНАНЫ ИЗ РАЯ

* * *

Пока я пишу это, мне кажется, что и я, как некогда Грубач, сижу в мрачном и глухом коридоре, слышу голоса, смех и ссоры из освещенных и невидимых мне залов, которые я различаю только по размерам топок, которые их обогревают. Я медленно блуждаю по сплетению коридоров от печки к печке, развожу огонь и шепчу из темноты свою историю кому-то, кого не знаю и никогда не увижу. Я не знаю, какие лица у тех, к кому я обращаюсь сквозь огонь и стену, не знаю ни их пола, ни возраста, ни намерений, ни причин, по которым они плачут, ссорятся или веселятся. Но я твердо знаю, что если они меня обнаружат, они дадут мне ребро от жареного вола, моей жене яблоко и изгонят из города, накинув мне на плечи лошадиную попону, на которой будет написано: «Так Адам и Ева были изгнаны из рая».