Последние слова Брома гулким эхом прозвучали в ушах Эрагона, и память Сапфиры закрылась. Лицо Брома исчезло. Чувствуя в душе пустоту и мрак, Эрагон открыл глаза и с удивлением понял, что по лицу его текут слезы. Он горько усмехнулся и вытер глаза подолом рубахи. «А ведь Бром и впрямь боялся, что я возненавижу его», — подумал он и невольно всхлипнул.
«Что с тобой?» — встревоженно спросила Сапфира.
«Ничего, сейчас все будет в порядке, — ответил Эрагон, поднимая голову. — Мне, правда, не совсем по душе некоторые дела Брома, но я все равно горжусь тем, что он мой отец, и тем, что могу носить его имя. Это был великий человек… Но вот что не дает мне покоя: я так ни разу и не смог поговорить с отцом и матерью как со своими родителями…»
«Зато у тебя была возможность пожить рядом с Бромом. На мою долю такого счастья не выпало: и мой отец, и моя мать погибли задолго до того, как я появилась на свет. Единственное, что я знаю о них, — это обрывки весьма туманных воспоминаний, сохранившихся в памяти Глаэдра».
Эрагон положил руку ей на шею, и так, утешая друг друга, как умели, они и стояли на краю утеса, глядя на бескрайнее зеленое море внизу.
Вскоре из хижины появился Оромис, который нес две тарелки с супом, и Эрагон с Сапфирой медленно направились к столу, над которым возвышался необъятный бок Глаэдра.
48. Сердца сердец
Эрагон отодвинул от себя пустую тарелку, и Оромис спросил:
— Хочешь взглянуть на амулет твоей матери? Эрагон так и замер.
— Да, конечно!
Из складок своей белой туники Оромис извлек обкатанный голыш серого аспидного сланца и передал его Эрагону.
Камень был прохладный и гладкий на ощупь. Эрагон знал, что на его оборотной стороне он непременно обнаружит портрет матери — такие портреты, нарисованные волшебными красками, были очень распространены у эльфов. Эрагон весь задрожал от охватившей его тревоги. Ему всегда хотелось увидеть свою мать, но теперь, когда представилась такая возможность, он боялся, что реальность разочарует его.
Он заставил себя перевернуть голыш и всмотрелся в изображение. Там было нарисовано чистое и ясное утро в саду, полном красных и белых роз, которые освещали первые бледные лучи солнца. Меж клумбами роз вилась посыпанная гравием дорожка, и на этой дорожке стояла на коленях женщина, держа в сложенных лодочкой ладонях цветок белой розы и вдыхая его аромат. Ресницы ее были опущены, на губах слабая улыбка. Она была поистине прелестна. Лицо ее показалось Эрагону необычайно нежным и мягким, однако на ней были доспехи из простеганной кожи с чернеными стальными наручами на локтях и такими же наголенниками на икрах. На поясе висели меч и кинжал. В ее лице Эрагон находил определенное сходство и с самим собой, и с Гэрроу, ее родным братом.
Портрет потряс Эрагона до глубины души. Он приложил ладонь к поверхности голыша-амулета, страстно мечтая проникнуть туда, в этот нарисованный сад, и хотя бы прикоснуться к ее руке…
— Бром отдал мне этот амулет на хранение, — сказал Оромис. — Перед тем как покинуть Карвахолл. Теперь я передаю его тебе.
Не поднимая глаз, Эрагон спросил:
— А ты не мог бы пока подержать его у себя? Вдруг я выроню его или разобью случайно во время грядущих боев и перелетов.
Пауза, что за этим последовала, заставила Эрагона поднять глаза. Он оторвался наконец от портрета матери и посмотрел на Оромиса. Тот пребывал в меланхолической задумчивости.
— Нет, Эрагон, не могу, — ответил он. — Тебе самому придется что-то придумать, чтобы сберечь этот амулет.
«Но почему?» — хотелось спросить Эрагону, однако он промолчал, увидев, сколь печален взгляд старого эльфа.
Впрочем, Оромис и сам объяснил причину своего отказа:
— Твое пребывание здесь крайне ограничено во времени, а нам еще многое предстоит обсудить. Ну что, мне самому догадываться, о чем ты в первую очередь хотел бы меня спросить, или ты все-таки изложишь мне свои вопросы?
Эрагон нехотя положил амулет на стол и перевернул его так, чтобы он лег изображением вверх.
— Оба раза, когда мы сходились с Муртагом и Торном в бою, Муртаг оказывался сильнее и могущественнее любого вардена. На Пылающих Равнинах им удалось одолеть нас с Сапфирой, потому что тогда мы еще не знали, насколько он силен. И если бы он не поддался внезапному душевному порыву, мы были бы сейчас пленниками в Урубаене. Ты как-то обмолвился, будто знаешь, как Гальбаторикс сумел достигнуть такого могущества. Расскажи это нам, Учитель! Нам очень важно знать это — в том числе и для твоей собственной безопасности.
— Не мне следовало бы рассказывать тебе об этом, — возразил Оромис.
— А кому же? — удивился Эрагон. — Ты не должен…
И тут Глаэдр, лежавший у Оромиса за спиной, приоткрыл один свой глаз величиной с круглый боевой щит и сказал:
«Мне!.. Источник могущества Гальбаторикса — в сердцах драконов. Это у нас он крадет силу. Без нашей помощи Гальбаторикс уже давно бы пал под ударами эльфов и варденов».
Эрагон нахмурился:
— Не понимаю!.. С чего бы это вам помогать Гальбаториксу? Да и как вы можете?! Во всей Алагейзии осталось лишь четверо драконов да еще одно яйцо… не так ли?
«Многие из драконов, которых сразили Гальбаторикс и Проклятые, до сих пор живы, Эрагон. Погибли только их тела».
— До сих пор живы?! — Эрагон был потрясен. Он оглянулся на Оромиса, но эльф сидел молча, с непроницаемым лицом. Еще сильнее смутило Эрагона то, что и Сапфира, похоже, не разделяла его возмущения.
Глаэдр повернул голову, чтобы лучше видеть Эрагона, и его золотистая чешуя так и заскрежетала.
«В отличие от других Живых существ, — вновь заговорил он, — душа и сознание дракона пребывают не только у него в черепе. В груди у каждого дракона имеется некий твердый предмет, похожий на драгоценный камень и по составу напоминающий нашу чешую. Называется он «Элдунари», что значит «сердце сердец». Когда дракон вылупляется из яйца, его Элдунари чистое и тусклое. Таким оно обычно и остается в течение всей его драконьей жизни, а потом распадается вместе с его телом. Однако мы по собственному желанию можем перенести свою душу, свое сознание в Элдунари. И тогда оно приобретает тот же цвет, что и наша чешуя, и начинает светиться, точно тлеющий уголек. В таких случаях Элдунари способно пережить разложение плоти своего хозяина, так что сущность дракона будет жить еще сколь угодно долго. Кроме того, дракон может изрыгнуть свое Элдунари и при жизни. Короче говоря, тело дракона и его Душа, его сознание способны существовать раздельно, оставаясь при этом тесно связанными друг с другом. И это при определенных обстоятельствах может оказаться весьма полезным. Однако когда мы так поступаем, то подвергаемся огромной опасности, ибо тот, кто держит в руках Элдунари дракона, владеет и его душой, а потому может заставить его выполнять любые свои приказы, даже самые ужасные».