Секрет - читать онлайн книгу. Автор: Шарлотта Бронте cтр.№ 71

Чем мне себя развлечь? Я не смею шелохнуться, чтобы не потревожить его сон; пробуждение в такой час чревато для меня тяжкими последствиями — ничто так не раздражает этого обыкновенно мягкого человека. Чу! Моего слуха коснулся легкий, в высшей степени музыкальный храп; генерал крепко скован цепями Морфея. Что ж, попытаю счастья. На комоде у противоположной стены лежат три книги in quarto, похожие на альбомы с гравюрами. Зеленые корешки с золотым тиснением манят; я попробую до них добраться.

Легкими, как зефир, шагами я крадусь к комоду, хватаю добычу, по-кошачьи пробираюсь назад в кресло и открываю книгу — проверить, стоила ли она таких трудов.

Могучий призрак вызвал я своим заклинанием: волшебное зеркало туманит ужасающий образ! Читатель, я зрю перед собой бренное обиталище непостижной души Нортенгерленда! Вот он: неужто этот сосуд вылеплен из грубой земной персти? Неужто этот цветок взошел на смрадной почве людского бытия? Сосуд безупречен: его гладкую поверхность не портят ни пятнышко, ни царапина. Цветок раскрылся во всей красе, но еще ни один лист не увял, ни один лепесток не поблек. Портрет сделан до того, как свет и тень двадцати пяти весен легли на запутанный лабиринт жизненной тропы Перси. Перси! Никогда еще человеческая оболочка не бывала столько прекрасна. Взгляд завороженно скользит по классическим очертаниям лица и фигуры; ни один уродливый изгиб или угол не портят их утонченную правильность; все словно вырезано из слоновой кости. Плоть и кровь чересчур грубы для этой скульптурной точности. Восхищение охватывает меня при виде античного носа, как будто изваянного Фидием, точеного подбородка и губ, являющих собой безграничное совершенство формы, высокого бледного лба, не лысеющего, как сейчас, но и не затененного кудрями: густые волосы зачесаны назад, обрамляя виски пышным венком и оставляя открытым чело, отмеченное печатью ума, равного которому не ведал мир. Выражение лица задумчиво и сосредоточено; лишь в насмешливом изгибе губ и странном блеске глаз, чей взор — смесь острейшего презрения и глубочайшей мысли, от которых стынет кровь, — сквозит убийственный сарказм. На мой взгляд, в этом портрете воплотилось все, что мы знаем о падшем архангеле Люцифере: полнейшее отсутствие человеческих чувств и сострадания, ледяная гордыня, бесконечная сила ума, бесстрастная и в то же время совершенная красота — не буйный живой пламень мыслей и чувств, как у некоторых других, кого может припомнить читатель, — а выверенный расчет, хладный, твердый и безупречный, как ограненный алмаз. В алой влаге, что струится по жилам Нортенгерленда, есть черная примесь, отравляющая сердце, так что здесь, в этой цитадели жизни, славная кровь рода Перси превращается в горькую ядовитую желчь. Оставим же его, осиянного красой, омраченного злодеяниями. Прощай, Перси!

Я переворачиваю страницу и вижу… его графиню! Какие глаза! Какие смоляно-черные кудри! Какие внушительные очертания лица и фигуры! Она воистину величава в своем бархатном платье и тюрбане с черными перьями. Владетельница Элрингтон-Хауса, супруга Нортенгерленда, примадонна ангрийского двора, самая образованная женщина своей эпохи, современная Клеопатра, витропольская мадам де Сталь — одним словом, Зенобия Перси! Кто бы подумал, что эта царственная дама способна на приступы неуправляемой страсти, в которые частенько впадает ее сиятельство? В глазах есть огонь, в бровях читается властность, в изгибе полных губ угадывается некая спесь — но все это настолько смягчено женственным достоинством, что мнится — ни пламень чувств, ни гордыня, ни желание повелевать не в силах разбудить вспышки неукротимого гнева, нередко уродующие ее красу.

Я часами наблюдал за ним, когда он сидел с красавицей женой и юной маркизой Доуро (первая обычно устраивалась на диване рядом с супругом, вторая — на скамеечке у их ног), и слушал, как он с безыскусной простотой рассказывает что-нибудь из обширной сокровищницы своих разнообразных познаний и дружелюбно отвечает на вопросы прекрасных слушательниц. В его обхождении с женой всегда сквозила супружеская нежность, в обхождении с Марианной — трогательная печальная забота. Бедняжка! Она смотрела на него как на единственного своего друга, брата, советчика, непогрешимого оракула. Со всегдашней мягкой преданностью она исполняла его слова, словно они были божественным откровением. Фидена не может ошибиться, не может подумать или сказать что-нибудь неправильное. Те, кто почитает его за гордеца, глубоко заблуждаются. Она никогда так о нем не думала. Ни у кого нет таких кротких и любезных манер, такой приятной речи. Так она уверяла и краснела от обиды, если кто-нибудь ей противоречил. Полагаю, в глазах Фидены Марианна была хрупким цветком в бурю, нуждающимся в защите, и, защищая ее, он не пожалел бы жизни. До последнего он пытался ее поддерживать. Много дней просидел принц Джон рядом с Марианной, силясь подбодрить ее в роковой болезни. Однако вся нежность и доброта мира не могли бы спасти чахнущую лилею, когда свет ее очей отдалился, а боготворимый голос уже не звучал поблизости.

Фидена был в доме, когда она умерла. Отходя от ее смертного ложа, он последний раз склонился над обожаемой сестрой и, уронив единственную слезу на истаявшую от болезни руку, которую держал в своей, тихо проговорил:

— О, если бы это сокровище досталось мне — я бы его уберег.

Портрет Марианны напечатан рядом с портретом Фидены. Все помнят, какой она была, помнят маленькое нежное личико, синие глаза, полные любви и ласки, прелестные кудри и хрупкую фигурку — ее облик настолько свеж в памяти, что мне нет надобности подробно его описывать.

Пламень! Свет! Заморна сияет на фронтисписе, как солнце под собственным штандартом. Всегдашняя несносность, или неотразимость, или как уж там называют это дамы, окружает его, словно ореол; он стоит так, будто даже молния не помрачит блеск его очей и не сотрет дерзость с его чела. Великолепное создание! Блистательное и стремительно разящее, как ятаган, выхваченный изящной, но могучей рукой, что сейчас сжимает узду коня, по виду — такого же пугающе-прекрасного, как и хозяин. О, Заморна! Что за очи сверкают из-под черного шлема? Они не сулят добра. Даже самый ласковый их взор несет лишь краткое, тревожное счастье что мужчине, что женщине. Дьявол дал им этот огонь, чтобы усугубить полуночный мрак, воцаряющийся везде, куда они устремятся с любовью. И в этом Заморна не похож на Перси. Неуправляемые страсти, буйная гордыня, вскипающая увлеченность, война и поэзия — все зажигает его кровь, заставляя ее струиться по жилам током расплавленной лавы. Юный герцог? Юный демон! Я смотрел на тебя, пока мне не начало казаться, будто я слышу твои электризующие интонации, глубокие и чистые, как напев серебряных струн арфы, внушающие любовь, словно приворотное заклинание. Мне чудилось: он склонил голову и нашептывает некой даме слова, которые проникают ей в сердце, подобно сладостной мелодии. Легкий ветер дует от страницы. Перья на шлеме герцога вздрагивают, их тень скользит по его лбу, глаза — темные, большие, сверкающие — вспыхивают еще ярче, волосы колышутся, губы трогает улыбка. Внезапно он вскидывает голову, отбрасывая назад перья и светлые кудри. И покуда он стоит, богоподобный, его взор по-прежнему устремлен на даму (которая, кто бы она ни была, сейчас наверняка задается вопросом: смертный перед ней или ангел?); еле уловимое движение в уголках губ, легкий изгиб бровей говорят о мыслях, что проносятся сейчас в его голове, о том, какого рода ум скрывает эта благородная оболочка. Подлый негодяй! Я его ненавижу!