Донос мертвеца - читать онлайн книгу. Автор: Александр Прозоров cтр.№ 56

Зализа свернул грамоту и поймал в пальцы перстень.

— А меня государь за службу честную благодарит и в знак особой милости своей кольцо это в подарок посылает.

Опричник примерил перстень к своей руке — он садился только на мизинец. Тогда он поднял руку жены и надел кольцо ей на средний палец.

— Не хочу! — попятилась Алевтина.

— Подарок царский, — покачал головой опричник. — Многого стоит.

— Не хочу.

— Не нужно, Алевтина, — он обнял супругу и прижал ее к себе. — Не государь, я твоего отца в измене заподозрил, я в Москву отправлял. А государь его невиновность ощутил и во всем помиловал. Ты меня, меня за это прости, дурака. А царь тут ни при чем.

Боярский сын Феофан Старостин предпочел отступить и выйти из горницы.

* * *

Поутру Зализа играл с саблей. Не то чтобы специально приемы какие учил, удары отрабатывал — просто играл. Бродил снаружи частокола, где никто под клинок подскочить не мог, в одной косоворотке да стеганых штанах, благо рана на шее наконец-то затянулась, и платков всяких на шею более никто не вязал, и баловался. То сверкающую мельницу вкруг себя рисовал, стальным полупрозрачным веером закрываясь, то почки на ольховых ветках кончиком лезвия срезал, то снежинки на него ловил. Булатный суздальский клинок его, круто изогнутый, почти в три пальца шириной и в полмизинца толщиной, на обухе, служил верой и правдой пятый год — даром, что не им самим, а артелью кожевенной был куплен. О ливонский доспех не крошился, любимую татарами толстую бычью кожу резал, как масло; в рубке, подобно стеклу, не лопался.

Но если дедовский прямой меч всегда плечом крепок был, то прочность сабли — уже от руки зависит. Просто научиться в кулаке ее держать — мало. Свыкнуться с ней нужно, сжиться. Продолжением тела должна стать, прирасти к ладони, как еще один из пальцев. Чтобы без раздумий, как кончиком пальца муху надоедливую сшибаешь, али ногой камушек с дороги отбрасываешь — так же и саблей мог и упавшую снежинку поймать, и лист кленовый, кружащийся, пополам разрубить, и сквозь приоткрывшуюся во вражеском доспехе щель успеть до позвоночника дотянуться. Потому-то и играл своей сабелькой опричник при каждой свободной минуте. Что при объезде Северной Пустоши на привале, пока кулеш в котелке дозревает, с нею прогуливался, травяные колоски сшибал, что поутру, пока тело силы еще не набралось, за частоколом игрался. С рогатиной силы попытать — это коня седлать надо, на тропу лесную или иное место тихое отъезжать. А саблю — из ножен деревянных, тисненой замшей обтянутых, вынул — и балуй.

Бывший черносотенец, Зализа отлично понимал, что стрелять с лука так, как иноземная девица или даже боярин Батов, он никогда уже не сможет. Лук, это такая штука, что с ним еще в колыбели нужно начинать проказничать. А вот сабля или рогатина — другое дело. За пару лет можно так сжиться — в любой сече без страха резаться, любому татарину в глаза глумливо смотреть. Да кистень еще штука привычная — но им работать, отвага куда большая нужна. Раз промахнешься: убьют немедля. Им ведь ни закрыться, ни удара отвести нельзя, да и без замаха силы в кистене нет никакой.

А сабля — сабля хороша. И от чужого клинка прикроет, и сама врага пополам развалить может, и красива — просто глаз порою не отвести.

— Семен Прокофьевич, иноземцы к вам из Каушты прибежали! — издалека, не желая попасть под шальной выпад, закричал подворник. — Не в себе оба, вроде.

— Прибежали? — удивился Зализа. — Почему?

— Так, брезгуют они конями-то, — пожал плечами смерд, — на лыжах все ходють.

— Что у них случилось-то? — как только опричник опустил саблю, к нему под рубаху тут же просочился уличный морозец, и воин невольно зябко поежился. Зализа положил клинок обухом на плечо и зашагал во двор.

В Кауште, на его взгляд, случиться ничего не могло. Самое сердце Северной Пустоши — дикая, невероятная глушь, даже по здешним, северным меркам; самый край Ижорского погоста, на котором по новгородским переписным книгам всего-то шестьдесят две деревни, да шесть сотен смердов. Потому и тати-станишники гости здесь редкостные, и рати вражеские через болота по бездорожью ни разу еще не проходили. Боярин Батов, вон, вокруг усадьбы только частокол от волков поставил, и все. Да и у него самого от боярина Волошина тоже тын в полтора роста остался, и вся защита. Кого в этих местах бояться? Это ближе к рекам большим, к западным границам бояре, не желающие усадьбу при набеге бросать, змиевы валы насыпают.

У иноземцев они побывали вместе с купцом Ильей Анисимовичем полмесяца назад. Полюбопытствовали, куда золотишко купеческое ушло. Баженов оказался рад без меры — видать, в душе не верил в успех мануфактурного дела. Но иноземцы уже вовсю варили стекло двух сортов: маленькие прозрачные прямоугольники и большие, тоже прозрачные, но разглядеть что-либо через них было трудно. Наделали посуды всякой изрядно: ковши, миски, бокалы с ручками. Мастеровой все рвался в какое-то Саблино поехать, и песок для стекла там копать. Баял, стекло и вовсе прозрачным получаться станет, без цвета всякого, как хрусталь. Еще иноземцы честность свою показать успели: признали, что боярин Батов несколько стекол хотел себе в усадьбу поставить, а по уговору, мимо купца Баженова делать этого нельзя.

С бумагой получалось куда как хуже — рыхловатая она шла, с сильной желтизной. Но боярин Росин утверждал: потребно для хорошей бумаги тряпье всякое старое, что хозяева выбрасывать готовы, и Илья Анисимович обещался ко следующему приезду несколько саней этого мусора набрать. Он теперь перед ледоходом возвернуться хотел — ладью свою после зимовки на воду спускать.

Так что ничего неприглядного в Кауште случиться не могло: мануфактура работала, никаких ратей иноземных в округе не ходило, про накативший прошлым летом мор все с облегчением начали забывать. Разве тать какой неподалеку завелся? Так четыре десятка мужчин из-за такого пустяка беспокоиться не должны. Поймать его за гнусным делом, да рядышком на дереве и повесить, благо «Судебник» разрешает, коли на месте пойман. А деревьев вокруг Кауштина Луга много…

— Семен Прокофьевич, — увидев входящего во двор опричника, устремились к нему иноземцы. — Дерптский епископ Ингу захватил! В замке своем держит!

— Так… — Зализа толкнул плечом саблю: она упала вперед и повисла на темляке. Освободившейся рукой опричник задумчиво почесал лоб.

— Ингу захватили! — торопливо повторил боярин Игорь. — Племянницу мою! Ту самую, что сигналы во время сражений подавала.

— Так, бояре, — кивнул Зализа. — Пока я понимаю мало. Проходите в дом и расскажите все без поспешности.

Они вошли в горницу, и Картышев, от волнения не способный спокойно сесть на лавку, забегал от стены к стене.

— Она около месяца назад исчезла, — отрывисто заговорил он. — Вечером ложился, не было. Думал, загулялась. Но ночью проснулся: нету. Я еще понадеялся: отлучилась куда, или засиделась у кого, но не показывалась она больше. Ни в доме, ни где. Все обыскались. А тут позавчера сходили на Неву, к Никите. Просили его жену погадать. Она поначалу ничего ответить не смогла, а тут вдруг прямо ночью прислала Хомяка к нам. Он и передал, что у дерптского епископа наша Инга. Что ее в колдовстве обвиняют.