Порок сердца - читать онлайн книгу. Автор: Антон Соя, Ольга Минина cтр.№ 59

Сидя у больничной койки умирающего старика, я не чувствовала к нему ни любви, ни ненависти. Жалкий, седой, а ведь ему всего чуть за пятьдесят. Говорят, он жил очень бедно, денег за свое искусство почти не брал, всю жизнь снимал угол, почти все время торчал в своей школе с чужими детишками — педофилище!

Папаген плакал, говорил что-то про детей, любовь, раскаивался, а в моей голове стучало: Andante a la concha de tu madre, hijo de puta! [38]

Это из-за тебя, жалкий старикашка, я по самоучителю выучила испанский. Это ты ни разу не похвалил меня на своих занятиях, хотя я так старалась, танцевала лучше всех. Это из-за тебя в четырнадцать лет сердце мое оказалось с изъяном, это из-за тебя меня до седьмого класса дразнили цыганкой, а с седьмого парни начали бить друг другу морду из-за спора, кто понесет домой мой портфель. А Павлов из-за меня вообще однажды чуть не выбросил из окна комсорга класса — будущего попа. Да и выбросил бы, если бы я не поцеловала его в щеку. В общем, река воспоминаний и обид поглотила меня целиком, и я не вникала в постинсультный бред старика. Когда я провалилась в универе на «романское», я винила во всем Папагена. Когда я бредила Испанией и жаркими танцами, в которых мне уже не было места, я проклинала Папагена. Когда я согласилась на сопровождение, прозябая в модельном агентстве, и моим первым клиентом стал толстый испанец, я нисколько не удивилась. И, трахая его, переполненная ненавистью, спрашивала его по-испански, мило улыбаясь: «Ну что, папочка, теперь ты доволен?» Чертов Сальваторес! Как я хотела эту гордую фамилию когда-то. Но почему-то, сидя с ним рядом и слушая сюсюканье про доченьку и про вину, я даже не могла прослезиться. Видно, выплакала все в детстве над Кармен и Дон Кихотом да в мертвых душах московских гостиниц. Я больше не хотела фамилию Сальваторес, я была Павловой.

Когда Павлов после первой отсидки, весь такой золотой, что глазам было больно, случайно заказал нас с подругой в номер, первое, что я спросила, увидев его мощную отвисшую челюсть с золотой фиксой, такую неожиданно родную, было: Павлов, ну как там Папаген, жив еще? Потом, конечно, расплакалась на широкой павловской груди: Сашка, забери меня отсюда. А Павлов, от которого пахло точно так же как и в седьмом классе — перегаром и табаком, тоже плакал и гладил меня по голове, как собаку. С тех пор нас разлучала только тюрьма, и то ненадолго. Собака вытащила его из-за решетки, став подстилкой омерзительного жирного прокурора. Хозяин женился на собаке, вот такая трогательная история. Разве может быть в мире любовь чище и преданнее, чем между хозяином и собакой? Пусть я изменяла Павлову на каждом углу, так на то я и сука. А он лупасил меня почем зря, и я сидела перед кающимся отцом, со свежим фингалом под темными очками, но это была настоящая любовь. Сидя молча, я слушала стариковские стенания, гладила его слабую руку и думала, что, наверное, надо бы рассказать ему про все это. Но вместе с тем меня подмывало сказать ему какую-нибудь богохульную гадость. Например, про то, как отец Пантелеймон, тершийся в этот момент в коридоре, когда я его пользую, истово молится, перед тем как кончить. А потом, когда я ухожу, жестоко бичует свое грешное тело. Я думаю его плечи до сих пор в рубцах. Или спросить Папагена, не прихватывал ли он моего любимого Женьку в детстве за задницу, Майкл Джексон хренов. Ну в общем, я сидела и молчала с блуждающей улыбкой, как Мона Лиза и большую часть папиного выступления прослушала. Когда ж до моего беременного сознания дошло слово «наследство», меня пробило на нервный смех. Неужели Папаген решил оставить мне в наследство том дела о педофилии? Старик удивленно воззрился на меня, достал красивую пеструю бумажку с гербовыми печатями и испанским текстом, и вот какую замечательную историю я услышала.

Оказывается, мой дед Адриано Сальваторес, отец Папагена, был когда-то богатым испанским пупсом с отъехавшей на анархизме крышей. Дед усиленно помогал республиканцам, а когда все стало совсем плохо, бежал в СССР, где его вскоре после войны услали в Сибирь как шпиона. Уцелев в сталинских лагерях, он умудрился свалить в Аргентину к родственникам, поднять там реальный бизнес, а после смерти Франко вернуться на родину, в мою любимую Испанию. По Папагену старик не скучал, видимо, это у них семейное, больше сыновьями не обзавелся и вспомнил о нем, когда врачи самому уже больше года жизни не давали. Решил оставить сыну треть наследства — и фамильный замок на берегу моря. Хорошо дрессированные испанские юристы бросились искать наследника и нашли его в тюрьме с замечательной статьей за любовь к детям. Дон был очень расстроен: детей он, конечно, тоже любил, но только в хорошем смысле. Какой позор! Но, немного поразмыслив, дон вспомнил, что и он сидел в России ни за что, а если сын и оступился, то в этом есть вина и Адриано, не давшего ему никакого воспитания. И, посоветовавшись с мудрыми врачами, юристами и психоаналитиком, завещание свое решил не менять, а скорректировал его, завещав все внуку Геннадия, первому внуку мужского пола. Дабы победивший пагубные пристрастия Папаген на старости лет мог порадоваться за внучка и насладиться прелестями испанской Ривьеры. Вот какой мудрый и дальновидный был мой дед Адриано. Папаген получил завещание с вещами на выходе из тюрьмы и стал ждать внука. Поэтому я сидела рядом с ним в больнице остолбеневшая от свалившегося счастья и понимала лишь одно — я заслужила эту награду, все мои муки были не зря, mi madre [39] , жаль, что ты этого не видишь. Я гладила себя по животу с блаженной улыбкой, гладила своего испанского миллионера. Как раз вчера нам с Павловым на УЗИ докторица игриво сообщила: «Похоже, у вас мальчик». Похоже, у нас бинго!

На землю меня вернуло страшное слово «сестры», еще не осознав, что сказал Папаген, я поняла — он снова все испортил. А когда я услышала ненавистное имя «Катя», стало ясно, что подонок позвал меня, чтобы поглумиться. Не знаю, как у меня не случился выкидыш и я не оглохла от собственного крика. Папаген провалился куда-то вглубь кровати, набежали сестры, братья. Но я уже бежала по коридору, и если б Катя попалась мне навстречу, я бы разорвала ее на тряпки. Осталась бы без сердца. Чертов испанский темперамент. Лучше б я дослушала старика. Теперь я помню, он точно сказал тогда «сестры». А до этого говорил, что не успевает оформить отцовства и оставит в больнице образец ДНК для процедуры доказательства родства. Que mos da [40] , через час я успокоилась и приняла главное решение в своей жизни: приз будет мой, а Катя приговорена. Бог видит, я выполнила свое обязательство.

Бог видит все, и, судя по всему, он мной доволен. Не зря же Он дал мне вторую жизнь, восемь лет на Катином моторе. У меня вообще с Богом возникли свои очень интимные отношения, с тех пор как врачи забраковали мое сердце, я постоянно с ним болтала. Я просила новое сердце, и Он мне его дал, я просила Испанию — и она близка. А то, что мне пришлось пройти через страдания, препятствия и чужую кровь, так ведь пути Господни неисповедимы. Я сама это слышала от отца Пантелеймона. Панька, это через него я сблизилась с Богом в прямом смысле. Как сейчас помню этот колокольный звон в ушах перед оргазмом. Когда мы занимались любовью, я представляла Паню в церкви, такого красивого, нарядного, величественного. Понятие «грех» просто исчезло из моей жизни. Ну какой грех, если со мной батюшка, перед которым старушки на колени падают. Да и после моей смрадной Москвы вообще говорить об этом смешно. Насмотрелась я на ревнителей нравственности в подгузниках, и богомольных депутатов в шипастых кожаных трусах. Глядишь в телик на Пасху: вот они, родимые, стоят со свечками в руках в главном храме крестятся. Нет, я лично церковь с детства обходила. И не потому что я атеисткой упертой была, просто там где-то рядом маманька моя терлась, на бутылку клянчила. Я с Богом и без церкви с детства все время общалась, плакала. Кому мне было еще жаловаться? Бог у меня был красивый, как Папаген в молодости, и с бородой, как у Деда Мороза. Я только теперь понимаю, что через Паню Бог со мной поближе знакомился, зря я ему по башке крестом зафинтилила. Вот и получила в ответ от Павлова. Слава богу, мой Боженька отходчивый, вот и вынес меня на берег испанский. Хотя пока нет, надо с попадьей разобраться: ведь разболтает, не удержится. Ну Паня и cabron! [41] Выбрал себе в жены самую пришибленную девку в Коламске, а она еще и моей сестрой оказалась. Сам, считай, ее и приговорил.