Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Уэбб cтр.№ 66

Шумят в основном мужчины, хотя к ним присоединилось и несколько женщин. Они смеются, обмениваются замечаниями, стреляют возмущенными взглядами из-под ресниц. У тех людей, которые стоят в передних рядах и, возможно, хотели бы послушать речь, мало шансов что-то разобрать. Пухлая женщина пытается перекричать гвалт, но это ей не под силу.

— Как объясняла сама миссис Панкхёрст… как миссис Панкхёрст сама объясняла, право голоса является первым символом! Во-первых, символом, во-вторых, гарантией и, в-третьих, инструментом! Сестры! Товарищи! Жизнь ваша никогда не улучшится, пока правительство нашей страны не будет подотчетно всем нам! — кричит она, и поднимается новая волна свистков и брани. Ораторша, низкого роста, с короткими каштановыми кудряшками и круглым кротким лицом, кидает беспомощный взгляд на буйствующую толпу. — Голосование — это инструмент, с помощью которого мы можем исправить перекосы в образовании, в законодательстве, в системе занятости, — сейчас и то, и другое, и третье ориентировано главным образом на интересы мужчин! — говорит она, но ее слова теряются в общем шуме. — Говорят, что мужчины и женщины находятся в двух разных сферах бытия: дом для женщин, работа и управление для мужчин, — и сферы эти обозначены самим Богом, а потому остаются отделенными друг от друга. Говорят, что мир политики слишком грязен и груб для любой женщины. Но если дом только выигрывает от нежной заботы и чистоты женщины, в таком случае и публичная жизнь может стать лучше. Если она настолько грязна и груба, так дайте нам вычистить и облагородить ее! — кричит она храбро.

— Тихо! — кричит Кэт, слова сами собой срываются у нее с языка.

— Да заткни свою пасть! — орет мужчина рядом с ней, глядя на Кэт сверху вниз и одобрительно ей улыбаясь.

— Нет… это вы все заткнитесь! Пусть она говорит! Неужели вы не можете просто вести себя прилично? — кричит Кэт.

— Бог мой, да тут еще одна, — бормочет мужчина своему приятелю, отступая от Кэт и окидывая ее холодным взглядом.

— Дайте ей сказать! — снова кричит Кэт, на этот раз громче.

Еще несколько человек оборачиваются на нее. Ораторша храбро продолжает речь, но Кэт больше не слышит ее. Этот комариный писк не в состоянии перекрыть шум толпы, нарастающий, как прилив. Кэт чувствует запах пота, касается чужой влажной кожи. В стоячем воздухе смешанное дыхание людей, жаркие испарения и злость. Мужчина рядом с Кэт и его приятель начинают петь, взявшись за руки и вскинув головы в пародии на мюзик-холльное ревю.

— На острове без женщин смогу прожить, с волками злыми начну по-волчьи выть. В тюрьму заприте — смогу я все стерпеть, но с суфражисткой спать — вот это смерть! — распевают они, после чего разражаются хохотом, радуясь собственному остроумию.

При упоминании тюрьмы Кэт чувствует, как черная ненависть растекается в груди, горькая, словно желчь.

— Заткнитесь! Замолчите вы, шлюхины дети! — выплевывает она в их сторону.

— Сама следи за языком, потаскушка! Не то я тебе устрою, — произносит сквозь стиснутые зубы первый мужчина. Он тыкает пальцем, толстым и грязным, ей в лицо, и она отталкивает его руку.

Как раз в этот миг вопль с помоста на миг заставляет толпу утихнуть. Ораторша с ужасом смотрит на свои белые юбки, теперь в подтеках красного сока. Кто-то из публики запустил в нее подгнившими помидорами, и они прилипли к тонкому муслину: почерневшие семена, ошметки кожицы и мякоть.

— Отличный выстрел! — кричит кто-то из мужчин, к всеобщему ликованию.

— На самом деле я… — Ораторша умолкает. — У меня есть право быть здесь и говорить с вами, и я буду говорить! — собирается она с духом, однако в ее голосе нет той храбрости, какая есть в словах.

Кэт проталкивается сквозь стену людей, и, когда она поднимается на помост, летят новые снаряды. Яйца разбиваются с влажным хрустом, одно ударяет Кэт по руке, когда она распрямляется, разворачиваясь к толпе. Тяжело дыша, она глядит на незнакомую суфражистку, лицо которой искажено страхом. Ее взгляд мечется между Кэт и толпой. Кэт берет ее за руку и разворачивает к полной презрения массе людей.

— Позор вам! Позор всем вам! Мы вас не боимся! Даже не надейтесь, что мы убежим из-за ваших ругательств! Мы не дети! — кричит Кэт, уклоняясь от очередного гнилого плода и пустой бутылки, коричневой и липкой. — Вот так вы отвечаете, когда женщина говорит о своих правах? Бросить в нее какую-нибудь дрянь! Ударить! Не сомневаюсь, что со своими женами и дочерями вы обращаетесь точно так же, потому что только силой мужчины и могут беззаконно править женщинами! — Голос ее делается громче, она задыхается от ярости.

Ораторша испуганно хватается за ее руку.

— Нашим женам хватает ума не орать на площадях о том, в чем они ничего не смыслят! — отзывается кто-то из мужчин.

— А как они могут смыслить в чем-то? В политике, образовании, собственных правах, когда они всю жизнь проводят дома, тупея от домашней работы и однообразия? — вопрошает Кэт.

— Кому же еще тогда этим заниматься? Мужчинам? — Этот вопрос вызывает общий смех.

— Я говорю… — Ораторша пытается вмешаться, однако Кэт стискивает ей руку еще сильнее.

— А почему бы и нет? — кричит она.

Но это становится последней каплей, сыплются новые оскорбления и возражения, и Кэт уже не слышит собственных слов в этой какофонии, хотя кричит в голос. Горло болит, ораторша пытается вырвать руку, но Кэт не отпускает ее; а где-то за спиной она слышит свистки полицейских, затем ее по ногам что-то бьет, и это оказывается дохлая крыса, вонючая, с остекленевшими глазами, с высохшим загнутым языком между зубами, с грязной коричневой шерстью, на которую почти тут же садятся мухи. От крысы разит сладким, кислым, гнилым, и на мгновение Кэт осекается и сжимает зубы, чтобы не вдыхать эту вонь.

— Боже мой! — в ужасе произносит ораторша, кровь отливает у нее от лица. Она грузно оседает, взгляд становится бессмысленным, ноги расползаются крайне неизящно.

По толпе проходит смешок, и Кэт скрежещет зубами от ярости. Пнув крысу ногой, она наклоняется, сгребает остатки яиц и овощей и запускает все обратно в толпу, выкрикивая в адрес всех собравшихся неистовые проклятия. Она целится пивной бутылкой в голову мужчины, глаза которого лучатся весельем, и он вынужден быстро присесть. Бутылка разбивается вдребезги у него за спиной, и он дергается, когда один осколок впивается в щеку, оставляя крошечный порез.

— Может, теперь перестанешь улыбаться, сукин сын! — орет Кэт.

Она держится, сколько может, перебрасываясь оскорблениями и помидорами с гогочущей толпой, пока грубые руки не хватают ее и не уносят, хотя она бьется, извиваясь как змея.

Плечи у Кэт болят, и она осторожно трогает их. Закатав рукава, она обнаруживает синяки от пальцев, похожие на язвы неведомой чумы. Камера в полицейском участке прохладная, стены сложены из толстого камня и выкрашены кремовой краской, которая вздулась и растрескалась в некоторых местах, образовав неровные углубления. Кэт не в силах оценить выдавшуюся передышку. Она не может даже испугаться того, что сильно рискует своим положением, сильно рискует всем, дав волю своему гневу. Кэт безмолвно сидит на жестком деревянном стуле и таращится в крошечное окно с грязным стеклом за крепкой металлической решеткой, гоня мысли прочь, чтобы не удариться в панику. Она должна быть где угодно, но только не запертой в камере. Горькая желчь жжет горло, холодный пот стекает по груди к животу, на пояс юбки. Если она станет об этом думать, о том, что ее заперли, она может лишиться рассудка — сгорит как спичка в огне страха, не оставив ничего, кроме золы, кроме своих обгоревших останков. Сосредоточенно хмурясь, Кэт убеждает себя, что находится в каком-то другом месте…