– Наташ.
Он нашел ее руку под одеялом. Наташа открыла глаза. В них была пустота и ужас.
– Сколько их было? – спросил Фокин. – Ты рожи их запомнила?
Наташа смотрела перед собой. Губы дрожали.
– Не бойся. Я их на куски порву! Глаза снова закрылись. Фокин знал этот «синдром потерпевшего». Бегство от действительности, боли, стыда.
– Двое, – сдавленно произнесла она. – Сначала один, потом другой... Лиц не видела, было темно...
– А говорили что? – Вопросы задавал не убитый горем муж, а следователь. Или, скорее, мститель.
– Пугали. Говорили, чтоб уезжали. Вспомнили какого-то Татарина. И еще... Один сказал, что это не приказывали... Она зарыдала. Сначала тихо, потом все громче.
– Уедем отсюда... Сегодня же! Сейчас!!
Наташа кричала во весь голос, но получалось хрипло и тихо. Фокин развернулся. У двери немым укором стоял доктор.
– Сделайте укол, – приказал майор. – И переведите ее в нормальную палату. Где у вас главврач?
* * *
– Так почему ты пропадал целых шесть лет? Я спрашиваю, спрашиваю, а ты не отвечаешь...
Тонкие пальцы с острыми коготками прошлись по животу, скользнули ниже... Но Макс был опустошен до предела и ничего, кроме щекотки, не испытывал.
– Меня сбила машина, и я потерял память. В командировке, в Тиходонске... Лежал в психушке, потом работал на заводе... Понемногу пришел в себя и вернулся.
Маша фыркнула и убрала руку.
– Вот тебе раз! Ты же работал дипкурьером и ездил в Париж, Нью-Йорк, Амстердам... Как ты попал в этот зачуханный Тиходонск? Что это за командировка? Да и вообще... Странно как-то! Ты не хочешь сказать мне правду?
– Это и есть правда. – Макс сел и быстро надел трусы. – Хотя ложь могла быть гораздо убедительнее. Но я проголодался.
– Давай сходим куда-нибудь поужинать. А то мы уже второй день не выходим из дома – разве это правильно?
– Давай. – Макс подошел к окну и осторожно выглянул из-за занавески. Сгущались сумерки, снег отливал голубизной. Припаркованные возле дома машины казались пустыми.
– Ты кого-то боишься?
Маша тоже встала, прошлепала босыми ногами, прижалась к спине всем телом.
Какие-то фигуры маячили на другой стороне улицы, но чувства опасности они не вызывали.
– Нет. Просто я давно не был в Москве. Отвык... В подъезде напротив мелькнул огонек сигареты. Место для засады, в принципе, очень подходящее...
Из подъезда выскочил долговязый подросток, не выпуская сигареты слепил снежок и, спрятавшись за деревом, стал поджидать приятеля.
Все чисто. Похоже, что никто не идет по следу. Пока. Впрочем, может быть, взрыв оборвал преследование...
– Так мы идем?
– Конечно. Собирайся. А я пока новости посмотрю. Макс включил телевизор. Но про вчерашний взрыв ничего не услышал – хватало сегодняшних событий: расстрелян из автоматов автомобиль известного банкира, в подъезде собственного дома убит депутат, брошена граната в бар «Пингвин». Об этом рассказали вскользь, как о делах привычных и не заслуживающих особого внимания. Основной проблемой являлась экономика, которая сводилась к одному вопросу: даст Международный валютный фонд очередной кредит России или не даст. По всему выходило так: дадут – будем жить припеваючи, не дадут – пропадем! Потом бойкий журналист стал комментировать новую потребительскую корзину непродовольственных товаров:
– Теперь женщинам достаточно иметь три пары хлопчатобумажных трусов на два года, четыре пары колготок на год и одну пару сапог на пять лет. «Тампаксы» и прокладки в необходимый минимум не входят...
– Что он говорит? – Маша докрасила губы и спрятала помаду в изящную сумочку. – У меня колготки рвутся каждую неделю, а то и через день... Ну, я готова!
Переступая через порог квартиры, Макс почувствовал себя неуютно. Не было того чувства уверенности, которое сопровождало его в чужестранных городах во время самых рискованных операций. Спускаясь по лестнице, Макс понял, в чем дело. Он привык, что в кармане всегда лежит «стрелка» – уникальное супероружие, существующее лишь в нескольких экземплярах на всем земном шаре. Но его «стрелку» отобрал Куракин перед самым взрывом. И где она сейчас, даже невозможно предположить.
Глава 2
ОПАСНЫЕ НАХОДКИ
Савик пожил, Савик знает.
Когда крутил баранку в налоговой, сам видел, как прикинутые в кожу и кашемир торгаши и деловики разных мастей заполняют свои декларации" Собственными глазами видел. Потеряв обычную важность и значимость, толпятся в коридоре, потеют от натуги, вглядываясь в непонятные надписи и графы, напряженно краснея сытыми рожами, лупят по клавишам калькулятора... Даже мобильники их тренькают униженно и нечасто, им сейчас не до мобильников: напрягаются, корябают что-то дорогими авторучками, да все без толку – только бланки испортят. Потому и улыбаются заискивающе девчонкам-инспекторам, задабривают мелкими дачками: помогите правильно посчитать да заполните как надо!
Во как стремятся отдать свои денежки! Не какие-нибудь жалкие тридцать долларов – тысячи платят! Тысячи. Савик сам видел, в натуре. А ведь налоговики не приходят к ним домой с паяльниками и молотками, не угрожают повесить за яйца на люстре. Добровольно платят. Вот это сознательность!
А правительство недовольно, только и кричат: налоги! Налоги! Мало собрали, надо больше!
А бедный деляга сидит голый на кровати, выключателем щелкает, жена видит – толку с него не будет, повернулась на другой бок, вибратор расчехлила... Это Савик уже по телеку видел. Мужик заплатил, а с него еще требуют, довели, что шишка на полшестого смотрит... Все им мало!
А пусть бы посмотрели, как Савик с первого по седьмое каждого месяца обходит ларьки в районе метро. В этих комках сидит настоящая перхоть. Мелочь, отбросы. Никто из этой перхоти не придет сам, не станет в очередь и не скажет: вот, возьми, пожалуйста, Савик, несчастные тридцать баксов, передай их кому надо, мы свой долг выполняем честно! Больше того, когда к ним приходишь, без всякой очереди – и то норовят увильнуть! А ведь знают, что в случ-чего и до паяльника дойти может... И что? Да ничего! Пока за горло не схватишь – не почешутся. Ни совесть, ни очко у них не взыграют, им накашлять на все...
Вот с такими мыслями Василий Савицкий, он же Савик, двигался по серым московским улицам, направляясь на очередной обход. Он – контролер, даньщик, такая у него работа. Заодно за порядком присматривает на своем участке. Раньше с каждой точки шестьдесят платили, теперь Директор снизил – кризис! И что? Поблагодарил кто-нибудь? Хрен тебе! Все равно приходится клещами вырывать.
Савик тихо ненавидел свою работу. Не то чтобы ему не нравилось, когда ларечники, завидев его, меняются в лице, Начинают суетиться, сигареты предлагают, пиво... Пиво Савик любил, это да, и всякие там разноцветные безделушки, а особенно – дрыжики страха и уважения на мордах. Приятно.