Нам не доверяют евреи, хотя мы выбрали Израиль, стали его гражданами в надежде, что это будет наш общий дом. Нам не доверяют также и мусульмане: мы для них ещё более злые враги, чем евреи.
Я бы уехал в Европу или в Америку, но, будучи арабом, я повязан крепчайшими семейными, родовыми отношениями. Для моей семьи я не представляю собой отдельной единицы, я живу в подчинении у всех моих родственников старших — потому что обязан их уважать, младших — потому что обязан их поддерживать. Выскочить из этого круга почти невозможно. Если бы я мог, я бы развёлся с Мириам, мы бы уехали с тобой на Кипр, поженились бы там и жили в любой стране, где растут деревья и цветы, где людям нужны сады и парки… Для этого надо перестать быть арабом, но это невозможно. Ты останешься немкой, оплакивающей помрачение и жестокость своих предков, Даниэль — евреем с безумной идеей сделать всех людей детьми Божьими, а я — арабом, жаждущим освобождения от тяжёлой арабской традиции принадлежать не себе лично, а кому-то старшему — отцу, Богу или Аллаху.
Милая Хили! Когда я с тобой, одного твоего присутствия достаточно, чтобы освободить меня от этих тяжёлых мыслей, от безвыходности нашего существования, только рядом с тобой я чувствую себя счастливым, и поверь мне на свете очень мало арабских мужчин, которые решили бы сказать такие слова женщине. Я люблю тебя, и я люблю свободу, которая за тобой стоит, хотя оба мы страдает как раз оттого, что знаем — свобода не для нас, мы её крадём, не знаю у кого. И всё-таки я глубоко уверен, что Бог на нашей стороне. Не оставляй меня.
Муса.
26. 1969 г., Хайфа
Из дневника Хильды
Вчера Даниэль принёс мне ветку цветущего миндаля. Это невозможно себе представить, чтобы он срезал ветку. Я посмотрела на него с удивлением. А он сказал — Хильда, вот уже пять лет мы вместе. И точно, как раз пять лет, как я приехала в Хайфу. Цветы какие-то полуматериальные, как будто из пара или тумана, и пахнут чем-то прекрасным, чего в них нет. Может, зёрнами миндаля, которые потом будут? Нет, у миндальных орехов запах гораздо более определённый и съестной. А этот — совершенно не съестной.
Даниэль отслужил мессу. Кроме меня, никого не было. Его огорчает, что почти все наши жильцы довольно равнодушны к церкви. Но ведь мы их кормим не из корысти, — говорит Даниэль. — Может быть, когда-нибудь они захотят с нами молиться.
Вообще-то это не совсем так — по субботам и воскресеньям у нас собирается довольно много народу. Вечером, когда Даниэль уехал, я решила записать, сколько же нас человек. Получилось вот что: Даниэль, я, Вера, Кася с детьми, Ирэна с детьми, Олаф, Шимон, Йозеф с семьёй, сестры Сусанна и Сесиль, Вожена, Крис, Айдин с семьёй, Муся с Татой, Хенрик с Луизой, Елена, Исидор… Это те, на кого можно положиться. Потом ещё человек двадцать приходят время от времени, на праздники, но всё-таки участвуют в жизни общины. И десятка три «изредка заходящих». Как Муса. Сюда надо прибавить приютских, которые — хотят или не хотят — принадлежат общине по факту их пребывания в приюте. Постоянных восемь и с десяток меняющихся лиц — нищих, бродяг и наркоманов. Мы их называем «жильцы». Тоже наши. По приблизительному подсчёту, человек шестьдесят.
Но были и потери: Самуэль с Лидией уехали в Америку, Мириам умерла, погиб бедный Антон, в Европу вернулись Эдмунд с семьёй, Аарон с Витой и детками, и ещё несколько человек нас покинули ради синагоги.
Даниэль очень огорчается, когда теряет человека, но всегда повторяет: каждый человек должен искать свой собственный путь к Богу. Этот путь — личный, иначе мы составляем не общину добровольцев в Господе, а армию с генералом во главе.
Труднее всего нам с «временными». Даниэль не велел никого гнать, и потому сюда иногда приходят бездомные. В Израиле их меньше, чем в Европе, но к нам их просто тянет. С тех пор как построен «ночлежный» домик, всегда несколько человек там оседает на несколько дней, а то и на месяц. Даниэль сказал, что они должны платить — ведро воды принести из источника. Там чудесная питьевая вода, но струйка очень слабая. Та вода, которая от друзов к нам идёт, не такая вкусная.
Теперь пригодился неожиданно мой немецкий опыт, всё-таки есть правила общения с бездомными, которые действительно помогают найти общий язык. Сейчас живёт наркоманская парочка — очень приятные девушка и молодой человек из Венгрии — они курят какую-то дрянь. Расслабленные, замедленные и доброжелательные. Девушка Лора, еврейка, хиппи, вся в цветочках. Она настоящий музыкант и чудесно играет на флейте. Я её похвалила, она засмеялась и сказала, что она вообще-то скрипачка, но скрипки у неё теперь нет. Она такая яркая, что её молодой человек, цыган Гига, рядом с ней выглядит как-то блекло. Они живут уже второй месяц. Мне сказали, что Лора играет на улице, возле рынка. Она даже приносит иногда деньги в церковную кассу, а Гига очень старательно моет посуду.
На прошлой неделе забрёл ужасный пьяница, совершенно больной, все обгадил, я после него два дня убирала. Потом уговорила его поехать в больницу и отвезла. Навестила через два дня, оказалось, что он из больницы сбежал.
Мы не можем держать уборщицу или повариху. Все мы делаем своими руками. Хорошо, что Даниэль зарабатывает экскурсиями, приходит помощь из-за границы.
Даниэль очень много работает. Теперь, когда у него здесь есть свой угол в храме, он часто остаётся допоздна. Он делает переводы из Нового Завета и других текстов с греческого на иврит. Собственно, эти переводы давно существуют, но Даниэль считает, что они полны неточностей и даже ошибок. Я спросила как-то, сколько он знает языков. Он сказал, что хорошо знает три — польский, немецкий и иврит. А другие, на которых он разговаривает, знает очень плохо. Но это не так: он водит группы на итальянском, испанском, греческом, французском, английском, румынском, говорил при мне с чехами, с болгарами и с арабами на их языке. А то, что он всю жизнь служил на латыни, это уж само собой разумеется. Мне кажется, что у него тот самый дар языков, который был послан когда-то апостолам. Правда, учебники разных языков всё-таки стоят на полке. Значит, что-то ему Бог послал, а что-то он сам выучил! Когда он успел выучить все эти языки? Я спросила, а он мне говорит: — Пятидесятницу помнишь? — Смеётся.
Конечно, я хорошо помню этот отрывок из Деяний Апостолов, когда огненные языки с неба упали на апостолов, и они начали говорить на иных языках, и все иноземцы слышали свои родные наречия. А Даниэль как будто и живёт с этим языком пламени.
Правда, когда должны были приехать румыны, я купила ему учебник румынского языка, он его держал две недели на столе, а по вечерам забирал с собой.
— Очень полезно учебник положить под подушку — утром проснулся, а все уроки выучены… — вот что он мне сказал.
Глядя на него, понимаешь, что язык действительно несущественен, имеет значение только то наполнение, которое за языком. Здесь какое-то есть противоречие: если всё равно, на каком языке служить, зачем тратить столько усилий, чтобы все переводить на иврит? Я постоянно делаю новые копии богослужения с разными переводами, потому что он считает, что каждое слово должно быть понятно. Вообще, я иногда замечаю некоторые противоречия в его взглядах. Он иногда говорит одно, иногда другое, и я не всегда за ним поспеваю.