Черный обелиск - читать онлайн книгу. Автор: Эрих Мария Ремарк cтр.№ 112

— У Мальвины нет родных, — сказала мадам.

— Тогда, конечно, — отвечаю я, — мы можем перейти в высший класс надгробных памятников. Там, где мрамор и гранит.

— Мрамор для Лошади не подходит, — заявляет Фрици. — Его ведь больше ставят детям, правда?

— Давно уж нет. Сколько раз мы ставили мраморные колонны над успокоившимися навеки генералами.

— Гранит! — заявляет мамаша. — Гранит лучше. Больше подходит к ее железному сложению.

Мы сидим в большой комнате. Кофе кипит, поданы домашние пирожные со сбитыми сливками и бутылка кюрасо. Мне кажется, будто вернулись прошлые времена. Дамы смотрят через мое плечо в каталог, как они раньше смотрели в мои школьные тетрадки.

— Вот лучшее, что у нас есть, — говорю я. — Черный шведский гранит, надгробие с крестом и двойным цоколем. Во всем городе найдется только два-три таких памятника.

Дамы рассматривают мой рисунок. Это один из последних. Для надписи я использовал майора Волькенштейна, якобы павшего в 1915 году во главе своих войск, что было бы лучше, по крайней мере, для убитого в Вюстрингене столяра.

— А Лошадь была католичкой? — спрашивает Фрици.

— Кресты ставят не только католикам, — отвечаю я.

Мадам в нерешительности.

— Не знаю, подходит ли ей такой вот религиозный памятник. Не найдется ли что-нибудь другое? Скажем, в виде естественной скалы?

У меня перехватывает дыхание.

— Если вы хотите получить что-нибудь в этом роде, — говорю я затем, — то могу вам предложить нечто особенное! Нечто классическое! Обелиск!

Конечно, я знаю, что это выстрел наугад, но вдруг, охваченный охотничьим азартом, торопливо отыскиваю изображение нашего ветерана и кладу на стол.

Дамы молчат и разглядывают его. Я держусь в сторонке. Бывают такие счастливые находки — в начале или в конце, когда человек, словно играя, достигает того, над чем специалисты бьются без всякой надежды на успех. Фрици вдруг смеется.

— В конце концов для Лошади неплохо, — говорит она.

Мадам тоже усмехается.

— А сколько эта штука стоит?

С тех пор как я служу в нашей фирме, за обелиск никогда не назначали цены, так как каждый был уверен, что его продать невозможно. Я быстро высчитываю.

— Официально — тысячу марок, — говорю я. — Для вас, как для друзей, — шестьсот; для Лошади, как одной из моих воспитательниц, — триста. Я могу позволить себе предложить эту бросовую цену — ведь сегодня и без того мой последний день службы в конторе, но будь это не так, меня бы уволили. Оплата, разумеется, наличными. И за надпись отдельно.

— А почему бы и не согласиться? — замечает Фрици.

— Я тоже за, — отвечает мадам.

Я ушам своим не верю.

— Значит, по рукам? — спрашиваю я.

— По рукам, — отвечает мадам.

— Триста марок. Сколько это в гульденах?

Она принимается отсчитывать банкноты. Из часов в виде домика, висящих на стене, выскакивает кукушка и выкрикивает время. Я засовываю деньги в карман.

— Помянем Мальвину стаканчиком коньяку, — говорит мадам. — Завтра утром мы ее похороним. Ведь вечером ресторан должен опять работать.

— Жаль, что мне нельзя быть на похоронах, — говорю я.

Мы все выпиваем по стаканчику коньяку с мятной водкой. Мадам прижимает платок к глазам.

— Я очень расстроена, — заявляет она. Все мы расстроены.

Я встаю и прощаюсь.

— Георг Кроль установит памятник, — говорю я.

Дамы кивают. Никогда я не видел такого доверия и верности, как в этом доме. Они машут мне в окна. Доги заливаются лаем. Я торопливо шагаю вдоль ручья к городу.

— Что? — восклицает Георг. — Не может быть!

Я молча извлекаю из кармана голландские гульдены и раскладываю их на письменном столе.

— А что ты продал?

— Подожди минутку!

Я услышал велосипедный звонок. Тут же раздается за дверью властное покашливание. Я сгребаю деньги и сую обратно в карман. На пороге появляется Генрих Кроль, кромка брюк у него слегка в грязи.

— Ну, — спрашиваю я, — что продали?

Он язвительно смотрит на меня.

— Идите сами и попробуйте продать! При общем банкротстве! Ни у кого нет денег! А если у человека и есть несколько марок, так он их не вы пускает из рук!

— А я был в городе. И кое-что продал.

— Да? И что же?

Я повертываюсь так, чтобы видеть обоих братьев, и отвечаю:

— Обелиск.

— Вранье! — безапелляционно заявляет Генрих. — Поберегите ваши остроты для Берлина!

— Я, правда, к вашей фирме уже не имею никакого отношения, — говорю я, — так как сегодня в двенадцать дня перестал у вас работать. Но мне все же хотелось показать, как просто продаются надгробия. Не работа, а отдых.

Генрих вскипает, но сдерживает себя, хоть и с трудом.

— Слава Богу, весь этот вздор нам придется уже недолго слушать! Счастливого пути! В Берлине вам, конечно, вправят мозги!

— Он в самом деле продал обелиск, Генрих.

Генрих недоверчиво уставляется на брата.

— Доказательства? — шипит он.

— Вот они! — отвечаю я и веером выбрасываю банкноты на стол. — Даже в девизах!

У Генриха глаза лезут на лоб. Потом он хватает один из банкнотов, перевертывает и рассматривает, не фальшивый ли.

— Повезло, — со скрежетом бормочет он наконец. — Дурацки повезло!

— Мы это везение используем, Генрих, — говорит Георг. — Иначе мы бы не смогли уплатить по векселю, которому завтра срок. Ты бы лучше от души поблагодарил. Это первые настоящие деньги, которые мы получили. И они до черта нам необходимы.

— Благодарить? И не подумаю!

И Генрих удаляется, грохнув дверью, как истинный, гордый немец, который никому и ничем не обязан.

— Нам действительно деньги так необходимы? — спрашиваю я.

— В достаточной мере необходимы, — отвечает Георг. — Но теперь сосчитаемся: сколько у тебя денег?

— Хватит. Мне прислали на билет третьего класса. А я поеду в четвертом и сэкономлю двенадцать марок. Потом я продал рояль — я не могу тащить его с собой. Эта старая шарманка принесла мне еще сто марок. Все вместе составит сто двенадцать марок. На них я могу прожить до первой получки.

Георг отсчитывает тридцать голландских гульденов и протягивает их мне.

— Ты работал как специальный агент, поэтому имеешь право получить за комиссию не меньше, чем Оскар-плакса. За особые достижения еще пять процентов.