– Ну, знаешь, Вадим... – пробормотал Никита. – Как
ты можешь даже думать об этом? Поставить под угрозу революцию?..
– Какую там еще революцию! – широко раскрывая рот и
почти беззвучно завопил Вадим. – Давно уже нет никакой революции! Ты что,
не понимаешь?!
Он замолчал и теперь смотрел на Никиту в ожидании. Комкор
же, будто мальчик, поглядывал исподлобья на полковника. Он не мог ничего
сказать. Конечно, он понимал, что давно уж нет никакой революции, но он лишь
только понимал это, но никогда не произносил, ни мысленно, ни вслух, и никто
вокруг не произносил это, и вот впервые это было наконец произнесено его боевым
товарищем. Ошеломленный этим произнесенным откровением и следующим за ним
призывом к действию, он молчал. Поняв, что не дождется ответа, Вадим с силой
ударил кулаком по перилам:
– Все разваливается и идет к черту, в жопу, на хуй! Мы все
обречены! Ну что ж, пусть так и будет! Хочешь, я скажу тебе теперь вторую
причину, по которой я здесь появился, старина?
Никита пожал плечами:
– Вадя, не злись, я ведь тебе уже сказал, что я знаю твою
вторую причину.
– И все-таки мне хочется сказать тебе об этом, –
настаивал Вадим. – То, что ты так великолепно знаешь. Ну что ж, будешь
знать еще лучше. Я люблю твою жену и постоянно, ежедневно и еженощно мечтаю о
ней. Четыре тысячи триста восемьдесят дней мечтаю о ней...
Никита обнял его за плечи и слегка тряхнул. Ладно, ладно,
легче. Мы мужчины и солдаты, мы видели всякое. Давай-давай, высказался – и
достаточно. Ты сказал об этом, друг, а я это слышал. Остальное пролетает вместе
с жизнью. Вдруг, вспомнив нечто важное, к счастью, не относящееся ни к первой,
ни ко второй причинам, вынул из кармана треугольное письмо, которое как раз
сегодня собирался бросить в почтовый ящик и вот опять забыл.
– Послушай, Вадя, ты ведь отсюда в Москву? А здесь как раз
московский адрес...
– Доставим, – буркнул Вадим. – Я знаю, что это за
письмо, так зека сворачивают. Сразу, как приеду, так и доставлю... – Он
усмехнулся. – Хотя бы это сделаю... – Еще раз усмехнулся. –
Знаешь стихи: «Мы ржавые листья на ржавых дубах...»?
* * *
Ежедневное функционирование штаба ОКДВА обычно развеивало
Никитины мрачные предчувствия и «упадочное» настроение. Все шло так четко и
даже бойко: вбегали и выбегали молодые адъютанты, охрана вытягивалась, стукая
каблуками, секретарши трещали на пишмашинках, приезжали командиры крупных
соединений и лихие ребята из групп пограничной разведки, звонили телефоны,
поддерживалась радиосвязь со всеми частями, раскиданными по гигантскому
пространству края, от Аляски до Кореи.
Обстановка в южной части региона с каждым месяцем
накалялась. Японцы явно прощупывали Красную Армию, пытались определить ее
боевую силу. Нетрудно было представить их дальний прицел: в случае войны на
западе атаковать и занять Приморье с Владивостоком и Хабаровском, может быть,
пройти еще дальше, до Байкала.
Начальник оперативного отдела комкор Градов проводил частые
совещания с командирами соединений. На них почти постоянно присутствовал
главком, маршал Блюхер.
– Стратегия их нам в общих чертах ясна, товарищи, –
говорил Никита, – но вот в ежедневной тактике порой бывает трудно
разобраться, несмотря на нашу, скажу без ложной скромности, неплохую
разведывательную деятельность.
Склонившись к юго-восточному углу огромной карты, он стал
показывать перемещения частей армии генерала Тогучи, непонятную концентрацию
сил в районе озера Хасан. Работа указкой напоминала резьбу по дереву. Вместе с
другими командирами Блюхер смотрел на ладную фигуру своего лучшего соратника по
дальневосточной красной рати, фигуру, всегда столь уместную и вселяющую
уверенность в некоей целесообразности того, что порой уже казалось маршалу
бессмысленной игрой каких-то коварных идиотов. Надеюсь, что хотя бы его не...
думал он и на частичке «не» обрывал свою мысль. После ареста Лапина, а особенно
после расправы над Тухачевским, эта мысль, применительно к каждому соратнику,
посещала его постоянно, едва ли не преследовала, вот именно преследовала,
мучила, иссушала, может быть, прежде всего своей незавершенностью, этим
трусливым обрывом. А завершалась эта мысль только по ночам, во сне, и
выглядела, мерзавка, некоей лентой устаревшего телеграфа со знаками Морзе:
«надеюсь – что – хотя – бы – меня – труса – предавшего – боевого – друга – Мишу
– не – арестуют», – после чего могучий маршал в ужасе вскакивал с постели
словно десятилетний мальчик.
Совещание было прервано появлением начальника радиоузла. Он
принес шифровку от Ворошилова. Командующий Особой Краснознаменной
Дальневосточной армией срочно вызывался в Москву. С шифровкой в руках Блюхер на
мгновение отключился от проблем Дальнего Востока: быть может, это вот и есть
завершение моей незавершаемой мысли и?.. Мгновение спустя он встал, резко, как
обычно, оправил гимнастерку, «продолжайте, товарищи», и вышел из оперативного
отдела. Сразу же поняв, что в шифровке было что-то серьезное, командиры
уткнулись в свои записи. Раньше они обменялись бы молчаливыми взглядами, теперь
каждый взгляд может быть прочитан как вражеская вылазка.
* * *
После совещания Никита, как обычно, отправился в кабинет
Блюхера. Командующий сообщил ему о содержании шифровки. Что-то необычное
присутствовало в воздухе кабинета. Запах табака, догадался Никита, после чего и
увидел пепельницу с тремя начатыми и почти немедленно сломанными папиросами. А
ведь Блюхер недавно бросил курить. Они стали обсуждать секретные перемещения
двух механизированных бригад.
– Это движение должно быть начато еще до моего возвращения
из Москвы, – сказал Блюхер.
Возникла пауза, после чего Никита поднял голову от блокнота
и посмотрел маршалу прямо в глаза.
– Василий Константинович, вы действительно собираетесь
сейчас ехать в Москву?
Глаза маршала были полны застойного мрака: то ли страх, то
ли угроза, не разберешь.
– Что за странный вопрос, Никита Борисович, – медленно
проговорил он. – Как я могу не ехать, если вызывает нарком? Немедленно и
отправлюсь, как только будет готов самолет.
Никита не отрывал взгляда от этих глаз.
– Да-да, я понимаю, но... Василий Константинович, неужели вы
отправитесь сейчас в Москву один, без группы охраны?
В глазах маршала сквозь застойную муть стал просвечивать
свинец.
– Еще один вопрос такого рода, Никита Борисович, и я прикажу
вас арестовать.
Еще секунду их глаза не могли разойтись в пространстве. Вот
это как раз то, что нас всех сейчас пожирает, подумал Никита. Страх и
беспощадность. После этого они попрощались.
* * *