Нина погасила лампу, но продолжала сидеть, прижавшись лбом к
стеклу. Луна парила в чистом небе над серебряноборскими соснами. По тропинке к
дому теперь шествовал, поводя гвардейскими плечами, младший командир
Слабопетуховский. Послышался его паровозный голос: «А я гляжу, печка-то у вас
на кухне малость дымит, Агафья Власьевна». – «Ой, не говорите, товарищ Слабопетуховский! –
отвечал пронзительный от счастья голос Агаши. – Не печь, а чистый бегемот!
Сажень дров на неделю!»
Нина вытащила тоненькую книжечку Пастернака, открыла наугад
и прочла:
Представьте дом, где пятен лишена
И только шагом схожая с гепардом,
В одной из крайних комнат тишина,
Облапив шар, ложится под бильярдом.
Тишина в конце концов действительно улеглась. Сквозь дремоту
Нине почудилось, что по соседству, в спальне родителей, кто-то занимается
любовью. «Но этого же не может быть», – улыбнулась она и заснула.
Глава 4
Генеральная линия
Северное бабье лето наутро обернулось сильным холодным
дождем, лишенным какого-либо поэтического контекста. Кирилл Градов в кургузом
пальтишке и рабочей кепочке, спасая книги за пазухой, быстро шел по улице поселка
к трамвайному кольцу. На полпути его догнала легковая машина. Рядом с водителем
сидел старший брат, Никита, в полной форме комдива. Машина притормозила, Никита
открыл дверь и пригласил Кирилла:
– Слушай, я еду в наркомат. Садись, подвезу!
Не замедляя шага, Кирилл махнул рукой:
– Нет, спасибо! Я на трамвае!
Никита сделал знак шоферу, и автомобиль медленно поехал
вровень с идущим. Красный командир с улыбкой смотрел на нахохленного
партработника.
– Перестань дурить, Кирка! Ты же промокнешь!
– Ничего, ничего, – пробормотал Кирилл и вдруг осерчал:
– Езжайте, езжайте, ваше превосходительство! Мы к генеральским авто не
приучены!
Никита тогда тоже немного разозлился:
– Ух ты, какие гордые нынче у нас марксисты! Да ведь ты и
сам сейчас в ранге градоначальника, шутка ли, второй секретарь
Краснопресненского райкома!
Не ответив, Кирилл резко свернул за угол. Шофер посмотрел на
комдива: прямо или направо? Никита показал – езжайте за ним! Автомобиль
повернул за Кириллом, невзначай пересек большую лужу, обдав идущего мутной
водой. Никита не поленился наполовину вылезти и встать правой ногой на
подножку.
– Послушай, Кирка, я давно тебе хотел сказать. Зачем ты
культивируешь этот псевдопролетарский стиль? Ну, где ты откопал этот пальтуган?
Дома висят без дела по крайней мере три хороших драповых пальто, а ты ходишь в
рогоже! Штаны у тебя на заду так вытерлись, что можно как в зеркало смотреться!
Кому и что ты хочешь доказать?
– Ровным счетом ничего и решительно никому! – рявкнул в
ответ младший брат. – Оставьте вы все меня в покое! Я получаю партмаксимум
сто двадцать тpи рубля в месяц и должен одеваться и питаться в соответствии с
этим. В партии еще сохранился здравый смысл! Мы не пойдем за теми, кто внедряет
в РККА дух старорежимного офицерья.
Задетый за живое, Никита вызывающе захохотал. Он даже забыл
о присутствии шофера с треугольничками в петлицах.
– Ха-ха, ты думаешь, твои любимые вожди такие же аскеты, как
ты?
Кирилл ткнул в его сторону гневным указательным:
– Повторяешь мелкобуржуазные сплетни, комдив!
В этот момент в конце улицы появился трамвай, неся на борту
рекламу известного лефовца Александра Родченко: «Не грустили, вкусно ели
Макароны-Вермишели!» Не глядя больше на брата, Кирилл опрометью припустил к
кольцу. Никита сердито захлопнул дверцу машины. Проезжая мимо остановки, он
смотрел, как граждане бросаются в вагон, стремясь захватить сидячие места.
Признаться, он уже забыл, как это делается.
В сухую погоду в трамвае, несмотря на давку, все шелестят
газетами, умудряются их разворачивать над головами или между ног. Нынче
намокшие газеты не шелестели и не спешили разворачиваться, однако граждане все
равно хорошо читали. Прогрессивные иностранцы постоянно отмечают, что в СССР
самая читающая публика. Кирилл недавно дискутировал вопрос о печати с помощником
отца Саввой Китайгородским. Собственно говоря, он даже не дискутировал – что
можно дискутировать с типичным буржуазным либералом? – а проверял на Савве
правильность партийных установок.
Естественно, мусье Китайгородский недоволен. Чего стоят все
послабления нэпа, если печать осталась в руках у правящей партии, если ни одна
дореволюционная газета не восстановлена?
Вот чего они хотят: не только нэповских лавок, но
разнузданной прессы. Значит, в этом направлении мы держим правильный курс.
Никаких поблажек. Пресса – здесь Троцкий прав – острейшее оружие партии!
Кирилл стоял в углу трясущегося вагона, зажатый с трех
сторон мокрыми, хмурыми пассажирами такого же, как и у него, пролетарского
обличья. Газетные заголовки маячили у него перед глазами. Пресса партии богата
событиями. И очень хорошо, что они даются в партийной интерпретации: человека
не бросают в одиночку на съедение факту, наоборот, учат потреблять факты,
оценивать их с классовых позиций.
Расстрел за растрату; избирательного права лишены кулаки,
служители культа, бывшие царские чиновники; увеличивается экспорт леса; за
покупку жилплощади – выселение; «Рычи, Китай!»; Футбол: сборная сахарников и
совторга бьет «Пролетарскую кузницу»; центральный аэродром им. т. Троцкого,
новые аэропланы «Наркомвоенмор», «Л.Б. Красин», «Имени тов. Нетте», полет шара,
аэронавт – слушатель академии воздухофлота тов. Федоров... Много, много фактов,
жизнь в красной республике бурлит; вот еще – отповедь Пилсудскому; а вот вам и
реклама – краски, хна-басма, «Тройной» одеколон, вежеталь... на потребу
мещанству...
Отвернувшись к окну, Кирилл вытащил свое чтение – толстую
книгу. Он делал вид, что не замечает, как две его постоянные попутчицы,
девчушки лет двадцати, совсем не противные на вид секретарши-машинистки,
поглядывают на него и хихикают.
– Все-таки он очень хорошенький, не находишь? – сказала
одна.
– Очень уж серьезный, – сказала другая. – Что же
он читает? – Она вполне бесцеремонно заглянула Кириллу под локоть. –
Ну и ну, «Учебник хинди»!
Кирилл молчал, стискивал зубы, хиндусские слова мельтешили
перед ним без всякого смысла, будто только добавляли вздору в общий вздор
вокруг его столь цельной личности: споры с Нинкой и Никиткой, мокрая, гнусная
одежда, идиотизм газет, волнение и трусость от близости двух этих девиц.
Трамвай подходил к Песчаным, там пересадка. Пассажиры
готовились к еще одной атаке.
* * *