Втроем мы поднимаемся в гору. Идем мимо склада. Видно, как
Галка катит по проходу огромную бочку. Джульетта! Звезда экрана! Допрыгалась.
***
– Будь мужчиной, – говорит мне Алька.
А кто же я еще? Я не сказал ей ни одного слова. И не скажу.
Приду я к ней, как же! Пусть ждет. Вечером я пойду гулять с Ульви.
– Тебе сколько лет? – спрашиваю я.
– Девятнадцать.
– А мне скоро будет восемнадцать. Давай поженимся?
– Что ты говоришь? – восклицает эта славная
девушка Ульви.
Отличная будет у меня жена. Колхоз нам построит дом. Накупим
разных вещиц. Будем прекрасно жить, если, конечно, она не начнет вдруг мечтать
о театре или еще о чем-нибудь таком.
– Согласна? – спрашиваю я ее.
Ульви поворачивает ко мне свое круглое лицо.
– Эта девушка… Галя Бодрова… ты ее знаешь?
– Нет.
– Ты с ней говорил.
– Я не говорил. Она меня о чем-то спрашивала. Как, мол,
тут у вас? А я с ней не говорил.
– А она потом плакала.
– Ну и на здоровье.
– Она все время спрашивала о тебе.
– Значит, я неотразим.
– Она тебя знает.
– Мало ли кто меня знает.
***
Алик опять начал читать стихи, читает каждый вечер вслух. На
этот раз зря. Юрка все лезет ко мне с кроссвордами.
– Животное из пяти букв на «п». Ну-ка, Димка, прояви
эрудицию.
– Попов.
Юрка хохочет, как будто я сказал что-то ужасно остроумное.
***
Пинг-понг – прекрасная игра для неврастеников. Каждый
вечер в коридоре мы играем в пинг-понг. Я научился крутить. Бью и справа и
слева. Скоро буду непобедим. Неотразим и непобедим.
***
Официантка роза спрашивает:
– Что с вами, Дима?
Все плывет у меня в глазах: темные окна с мещанскими
шторками, морские картинки на стене, буфет и красные лица вокруг, колышется
официантка Роза.
– Вам сколько лет, Роза?
– Двадцать шесть.
– А мне скоро двадцать. Давайте поженимся?
– Хорошо-хорошо. Идите домой.
***
Голые сучья в лесу штрихуют небо. Это как рисунок
сумасшедшего.
Абстрактная живопись. Поймет все тот, кто откажется
понимать. Я отказываюсь что-нибудь понимать, но я не понимаю.
***
Каждый вечер вижу ее. Она смотрит на меня из дверей склада.
Иногда сталкиваемся в столовой. Однажды ночью я увидел, как она прошла по
опушке леса. Однажды в клубе были танцы. Я знал, что она там будет. Заглянул в
окно. Она сидела у стены, сложив руки на коленях. Смирная девочка. Она была в
синем платье. Подошел какой-то бравый парнишка, взял ее за плечо. Она покачала
головой, потом вырвалась от него и убежала. Я бросился в кусты.
Скорей бы снова уйти в экспедицию.
***
Работаю как бешеный. На сейнере у меня все блестит. Мало
работы для меня на сейнере. Хоть бы случился какой-нибудь приличный штормик,
что ли!
***
Килька больше не снится. Снится девочка в синем платье.
Печальная золотистая голова. Милая, я тебя люблю. Несмотря ни не что. Больше
всего боюсь высказаться во сне. Как бы не услышали ребята.
***
Снова возле клуба. Я вижу, как идет Галя. Она в дешевом
прорезиненном пальто. Ей, наверное, холодно, но телогрейку по вечерам она не
надевает. Из клуба выходят Алик и Юрка. Галя взбегает на крыльцо и сталкивается
с ними.
– Мальчики!
– Девочки! – орет Юрка, как солдафон.
– О мисс, – юродствует Алька, – вы у нас
проездом в Голливуд? Они проходят вперед.
– Мальчики, – тихо с крыльца говорит Галя.
– Девочки, – передразнивает Алька.
– Были когда-то девочками, – басит Юрка.
Мерзавцы, что вы с ней поговорить не можете по-человечески?!
Вам-то что она сделала? Солидарность проявляют, черти бородатые!
***
Ульви подзывает меня:
– Дима, возьми, – и протягивает записку. Галка
смотрит на нас из-за бочек круглыми глазами. Я пытаюсь обнять Ульви. Она убегает.
Разворачиваю записку.
«Дима, если ты сегодня не придешь ко мне в общежитие, мне
будет очень-очень плохо. Г. Б.».
***
Я прихожу в общежитие. Стучусь.
– Войдите!
Высокий ломкий голос, в нем словно слезы. Галя стоит у окна.
Она в брюках и в белой накрахмаленной блузке. Такая блузка вроде мужской
рубашки.
Галя причесана (волосы соответствующим образом спутаны), и
губы намазаны.
Пальцы сцеплены так, что побелели кончики.
По комнате ходит толстая, похожая на борца женщина. Больше
никого нет.
Я стою у дверей. Галя у окна. Женщина хватает утюг, груду
белья и уходит.
Галя отрывается от окна.
– Садись, Дима.
Сажусь.
– Хочешь чаю?
– Ужасно хочу чаю.
Она сервирует мне стол. Блюдечки, вареньице, сахарочек, тьфу
ты, черт побери!
– Дима, я понимаю, что ты не можешь меня простить. Я
втоптала в грязь то, что у нас было. Я не могу сейчас вспомнить обо всем этом
без ужаса. Ты прав, что презираешь меня, и ребята правы, но скажи: могу ли я
надеяться, что когда-то ты меня простишь?
Тьфу ты! Хоть бы помолчала. Хоть бы села рядом и помолчала
часа два.
Тараторит, как заученное: «Втоптала в грязь», «Могу ли
надеяться?».
Я встаю и делаю трагический жест.
– Нет! – сурово ору я. – Нет, ты не можешь
надеяться. Ты втоптала в грязь! О несчастная! Все разбито! Разбитого не
склеишь! Ха! Ха! Ха! – И иду к двери.
Она обгоняет меня и встает в дверях.
– Не уходи. Останься, пожалуйста. Издевайся надо мной,
ругайся, делай, что хочешь, но только не уходи.
– Ну-ка пусти, – говорю я.