Корректировщики - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Прокопчик cтр.№ 9

Водку разлили по стаканам. Илья к алкоголю относился с подозрением, потому рисковать не стал, налил на полглотка. Савельев встал, держа налитый до половины стакан:

— Помянем Раба Божия Юрия Семенова. Поле забрало его. Пусть ему там будет лучше. Пусть попадет там в свой рай.

Молча выпили. Илья поморщился: водка провалилась вниз, а горячие спиртовые пары ударили в носоглотку, вызвав неприятное ощущение.

— Родителям я уже сообщил, — сказал Савельев и тяжко рухнул на свой стул.

Постепенно атмосфера разряжалась. Кто-то уходит, а у остальных продолжается жизнь. Большинство пользовалось редким случаем, когда весь личный состав в сборе, и торопилось уладить дела.

Илья, слегка опьяневший, потому что пришлось выпить еще два глотка, тихо выскользнул в коридор, сел на подоконник за большим сейфом. Интересно, кому в офисе потребовался этот антиквариат? Небось, и замок еще немагнитный. Но вставать и рассматривать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Прислонился виском к холодному стеклу и застыл.

На подоконнике было нацарапано “Алла”. Потрогал буквы, прикрыл глаза. Он нацарапал здесь это имя год назад. Тогда он еще верил, что Алка его любит. Все вокруг твердили ему, что Алка просто издевается над ним, но он все равно любил ее. Мучительно и безнадежно, так, как обычно и случается, если встречаются корректировщик и антикорректор. Ангел и бес.

А в середине февраля Алка его бросила. С обычной своей загадочной полуулыбкой сказала, что ей больше не нужны их отношения. И даже не постаралась сберечь его иллюзии, сказав, что никогда не питала к нему особенной симпатии. Так, терпела от скуки. Вот и все.

Но крах иллюзий — еще не самое поганое в этой истории. Куда хуже Илья переносил издевки своего однокашника, Васьки Цыганкова. Тот откровенно ликовал, при каждом удобном и неудобном случае поминал Алку, а Илья старался лишь сохранить лицо.

Скрипнула дверь общей залы. Илья глянул, увидел Савельева и Лоханыча. Они встали рядом, за сейфом, не заметив притаившегося в углу Илью. Порядочный Илья предупредил о своем присутствии.

— Ну так и топай к нам, — сказал Савельев.

Подумав, Илья последовал совету и сменил один угол подоконника на другой. Здесь тоже было имя — “Ольга”. Красиво написано, не чета его каракулям. Интересно, кто тут сохранил имя возлюбленной для истории? Вроде ни у кого даму сердца Олей не звали, и сотрудниц таких не наблюдалось. Хотел спросить у Савельева, но передумал: начальнику явно не до того, чтоб копаться в личной жизни подчиненных.

Савельев был пьян. Илья ни разу не видал его таким. Глаза налились кровью, руки дрожали, лицо покраснело. Но голос звучал ровно, хотя и с непривычными нотками веселого отчаяния.

— Если помрет еще хоть один, застрелюсь, — пообещал он. — Я больше так не могу.

— Напрасно. Гош, ты относишься к этому со своей, человеческой точки зрения, — мерно заговорил Лоханыч. — А ведь ни Поле, ни корректировщики по человеческим меркам не живут. Вспомни легенду о Кроносе, пожирающем своих детей.

— А я должен смотреть на это, да? — рявкнул Савельев. — А потом утешать родителей по принципу — Бог дал, Бог и взял?

Лоханыч пожал плечами:

— А что ты мог сделать? Ну вот если так посмотреть — что? Если б Семенов был зарегистрированным — другое дело. А он же стихийный. Понимаешь, отвечать за стихийников — все равно, как если хирург начнет корить себя за то, что не может поднять на ноги человека, которому перед этим оторвало все по самые яйца. Если у него на столе помер плановый больной — это одно. А если привезли явно безнадежного, с улицы, — совсем другое.

— Ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь, что у корректировщиков свои отношения с Полем. И нам их никогда не понять.

— А родители? — взвыл Савельев.

Лоханыч развел руками:

— Ничего не поделаешь. Это неизбежность. Родители теряют таких детей на самом деле сразу после рождения. Но не хотят в это верить, ни за что не хотят верить, что породили нечто непонятное, страшное своей инаковостью, безжалостное, находящееся далеко за рамками их разумения и никак не вписывающееся в привычный уютный мирок. Породили то, что должно, просто обречено уйти, перечеркнув все родительские усилия и все их надежды. Всю оставшуюся жизнь родители цепляются за свои иллюзии, связанные с такими детьми. А потом наступает крах этих иллюзий, когда родители видят перед собой уже оформившегося корректировщика, который от людей на самом деле дальше, чем инопланетяне. Некоторые родители отказываются верить в уникальность своих детей, в любую уникальность, отказываются столь упорно, что даже смерть ребенка лишь укрепляет их иллюзии. Такие легко переносят гибель чада: по крайней мере, чадушко больше не мешает представлять его таким, каким его хотелось бы видеть родителям. А есть другие, которые понимают, что рано или поздно момент наступит. И проводят черту отчуждения заранее, давая себе и ребенку время на отвыкание.

Савельев тяжело посмотрел на Илью.

— Мои родители — тоже? Заранее? — уточнил Илья, хотя и сам знал ответ.

— Прости их, Илюха, — сказал Савельев. — Никто не виноват. Твой отец в самом деле все сделал правильно. — Оказалось, он принес с собой стакан водки. Пил как воду, кадык длинно ходил вверх-вниз. — Леха, ты ж прогнозист. Ну хоть ты скажи — когда, черт подери, это закончится?!

Лоханыч грустно похлопал длинными ресницами. Илья отметил, что от Лоханыча совершенно не пахло водкой.

— Знаешь, я ведь не очень-то верил в теорию его отца, — Лоханыч кивнул на Илью. — Для инициации одного “рута” требуется чертова уйма энергии, и неизвестно, есть ли она у Поля — крупных “рутов” давно не рождалось. А нам предсказывают рождение сразу двух сильных корректировщиков. Сейчас думаю, что зря не верил. Все эти смерти… Поневоле начнешь думать, что Поле копит ресурсы для Вещего, а потому планомерно забирает корректировщиков низких ступеней. Ведь погибшие ребята возвращали Полю затраченную энергию. И такое происходит не только у нас. Мне вчера звонил мой сокурсник из Израиля, в истерике. За полгода — трое погибших “рутов” и один “постовщик”. Поле забирает всех, кого породило на всякий случай, даже без намерения инициировать, потому что ему больше нельзя рассеиваться.

— Ненавижу, — пробормотал Савельев, уткнувшись лбом в стекло. — Ненавижу этот циничный подход. Они рождаются людьми, обыкновенными людьми. Поле просто использует их. У них нет выбора, становиться корректировщиками или нет.

— Ни у кого никакого выбора нет, — мягко сказал Лоханыч. — Я думаю, у Поля тоже.

— Оно неживое, ему наплевать.

— Тебе-то откуда ведомо?

Савельев грохнул кулаком по подоконнику так, что стакан подпрыгнул. Но когда заговорил, в тоне не осталось ни гнева, ни злобы. Только усталость:

— Леха, так жить нельзя. Я четыре года то трясусь от страха, то хохочу как идиот. Всякий раз, когда погибает стихийник, сам не знаю, радоваться или рыдать, что это не Вещий. Я уже ненавижу этого чертова призрака. Знаешь, десять лет жизни без колебаний отдал бы за то, чтоб Илюхин отец — Илюха, прости, — оказался шизофреником, и Вещий Олег был бы всего лишь его любимым глюком! Но я сам, своими собственными глазами видел этот проклятый прямоугольный импульс четыре года назад. Я стоял за спиной Бондарчука в тот момент, понимаешь?! У меня вообще с тех пор вся жизнь — как треснувшее зеркало. По одну сторону трещины — Игорь Савельев, полковник, все дела. А по другую — какой-то безумный лик, который орет то от паники, то от счастья. Каждый видит только свою сторону жизни. Гошка Савельев — классную работу, активную жизнь, любимую семью, каждый день что-то новое, он на своем месте, и все в его жизни реально и объяснимо алгеброй. А тот сумасшедший — у него ничего реального нет. Одна мистика. Темно-серый туман и чувства. И кто из них я настоящий, не знаю.