Девственницы Вивальди - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Квик cтр.№ 57

Пока ты не насочиняла себе пустых надежд, запомни лучше, что и за тысячу лет ни одна дочь в семье Томассо не призналась бы в таком скандальном поступке. И вообще, десятки других девчонок из Пьеты могут с тем же успехом претендовать на роль последствия этого конкретного случая. Но все равно я решила, что лучше пересказать тебе эту историю.

Когда эту оперу закроют, я найду способ украдкой улизнуть in màschera. Я возьму тебя в компанию, и мы вдвоем насмотримся, наслушаемся и напробуемся вдоволь всего, что только найдется лучшего по всей Венеции. Мы с тобой нарядимся солдатами или придумаем еще что-нибудь столь же лихое и забавное.

Между прочим, служанка моей будущей свекрови — та еще сплетница — как-то обронила, что почти каждый день таскает письма в Пьету и обратно. Вот я и гадаю: неужели этот здоровенный придурок Томассо строит куры какой-нибудь нашей товарке?! Может, это как раз в его вкусе — держать про запас еще одну девицу на случай, если я ему поднадоем?

Прошу тебя, постарайся изо всех сил и приходи меня послушать. Уверена, уж Маттео тебе поможет, даже если все остальные способы подведут.

Baci ed abbracci,

Марьетта».

΅΅΅΅ * ΅΅΅΅

Конечно, это Паолина передала мне Марьеттино письмо, но от меня не укрылась некоторая ее сухость и даже недовольство, что я не нашла монетки, чтобы оплатить ее труды.

Мне так и не удалось завести новых подруг среди comun. Все здесь знали, откуда я взялась, и наверняка злорадствовали, видя, как я свалилась с таких высот. Паолина держалась со мной по-прежнему сердечно, но мы виделись редко, поскольку гладильня располагалась в противоположном от мыловарни конце здания.

Я носила нераспечатанное Марьеттино письмо под рубашкой больше суток, пока не нашла подходящее время и место, где меня никто не видел бы. Я читала и перечитывала его столько раз, что выучила наизусть.

Меж тем, день за днем выбирая из золы угли и перемешивая щелок в котле над огнем, я чувствовала, как угасает пламя моей собственной жизни. Не только пища питает нас, и не одни молитвы просвещают нас на пути к Господу. Осень сменилась зимой, а я, словно призрак, влачила свое существование среди figlie di comun. На Рождество я вместе с ними ходила в церковь и слушала ораторию в исполнении моих бывших соучениц. Мне это живо напомнило о ночи на балконе в Са' Фоскарини, когда божественные звуки coro доносились снизу, а я смотрела на девочек сверху, словно дух, который взирает на живых из земли мертвых. Только перестав быть Анной Марией даль Виолин, я ясно осознала, кем я была и какая судьба ждала меня, — увы, осознала слишком поздно. Я чахла от непосильного труда на мыловарне Пьеты, и прежняя жизнь была мне отныне заказана.

В отличие от девушек, работавших в прачечной с десяти лет, я была объектом неусыпного наблюдения дежурной наставницы, невзлюбившей меня так же явно, как и воспитанницы, работавшие под ее началом. Ворота на ночь запирали на засов, а приставленный к ним привратник с явным удовольствием просиживал там штаны, болтая о том о сем со слугами и торговцами и рявкая на менее привилегированных обитателей ospedale, желавших хоть одним глазком выглянуть за ворота и посмотреть, что делается на белом свете.

Вскоре после моего появления на мыловарне я, встретив Паолину в трапезной, спросила, возьмется ли она доставить мое письмо, если я ухитрюсь написать его. Паолина с оскорбленным видом лишь покачала головой.

Мне хотелось попросить помощи у Сильвио — но о какой помощи? Если бы даже я сбежала, куда мне было идти? Без медальона, единственной моей ценности, я не смогла бы заплатить ни за дорогу, ни за хлеб. Я гадала, что сталось с ним и прочей небогатой коллекцией моих личных вещиц, спрятанных под кроватью, — перьями и чернилами, сургучом для писем и песком для присыпки бумаги, а также печатью с моими инициалами. И еще я гадала, что сказали обо мне остальным девочкам. Руководство предпочитало держать дерзость воспитанниц и их открытое неповиновение в тайне, чтобы не вызвать у других такие же бунтарские настроения. Наверное, теперь все думают, что я заболела или, по примеру Джульетты, сбежала из приюта. Может, они даже уверены, что я уже умерла.

Мне было невыразимо жаль, что я не смогла передать медальон Сильвио, как собиралась. Уж не присвоила ли его какая-нибудь девушка? У меня все внутри переворачивалось, стоило мне представить, как Бернардина стискивает его в веснушчатом кулаке. Или его все же изъяла настоятельница? Ведь Сильвио думает, что я спокойно добралась до своей спальни. Может, он до сих пор шлет мне весточки — весточки, которые никогда уже до меня не дойдут.

Я подумала было, не сможет ли Марьетта мне чем-нибудь помочь, но тут же поняла, что все ее мысли сейчас заняты оперой и грядущей свадьбой; к тому же я твердо знала: не тот она человек, чтобы поставить под угрозу свое собственное благополучие ради кого-то другого.

Неотступно думала я и о Франце, хотя понимала, что едва ли нам суждено когда-либо встретиться на этой земле.

По мере того как дни сбивались в недели, а недели — в месяцы, мои разрозненные желания сливались в единственное устремление: взять в руки скрипку и заставить ее петь. Мне уже было совершенно все равно, кто мои родители и какая судьба ожидала бы меня, если бы они нашлись. Я хотела, чтобы вернулась моя прежняя жизнь. Я хотела лишь одного — вновь стать Анной Марией даль Виолин.

Здесь же все дышало отчаянием. Я была уверена, что навсегда останусь среди figlie di comun, вечно буду просеивать золу и перемешивать в котлах жир и щелок, пока какое-нибудь увечье не избавит меня от работы или пока я не умру от тоски. С уходом подруг, с предательством сестры Лауры, говорила я себе, меня очень скоро забудут. Даже маэстро найдет себе другую скрипачку, которая сможет опробовать его только что написанные сочинения; это ее имя он теперь будет черкать в верху нотного листа. Господь отвергнул меня, потому что я бездумно расточала дарованные Им блага.

Мне пришлось выпрашивать бумагу, перо и чернила с полдюжины раз, прежде чем мне их дали. Тогда я написала два письма — настоятельнице и правлению, где клятвенно заверяла, что полностью осознала прежние заблуждения и что теперь мое единственное желание — провести остаток жизни в Пьете, в смирении и покорности, снова получив дозволение играть.

Много раз перечитав послания и удостоверившись, что лучше написать уже невозможно, я отдала их синьоре Дзуане, которая как carica командовала девушками и женщинами, работавшими на мыловарне и в прачечной. Принимая от меня два аккуратно сложенных листка, она посмотрела на меня почти ласково и заверила, что проследит за доставкой моих писем. Я вновь ощутила вкус надежды.

Уже прикрывая за собой дверь, я все же решила вернуться и еще раз поблагодарить синьору Дзуану за готовность мне помочь. Я понимала, что у нее нет для этого особых оснований, и столь редкое проявление доброты наполнило мне сердце теплом.

Снова переступив порог, я не сразу осознала происходящее: синьора Дзуана стояла на коленях под чаном со щелоком. Одной рукой закрываясь от жара, другой она совала мои письма в огонь. Листки тут же занялись пламенем — сначала ярко-зеленым, затем желтоватым, и постепенно от них осталась печальная серая горстка, окаймленная рыжими сполохами. В беспомощном молчании взирала я на то, как мои мольбы и надежды на помилование обращаются в пепел.