Мартин замолчал на миг, втайне надеясь, что ключник что-нибудь скажет.
Но ключники никогда не давали ответов. Маленький ключник возился в кресле, внимательно смотрел на Мартина и молчал.
– Лишь иллюзия непрерывности дает силы жить, не замечая тех нас, что, будто тени, падают к ногам, – сказал Мартин. – При каждом шаге, при каждом вдохе. Мы умираем и оживаем, мы оставляем мертвым хоронить своих мертвецов. Мы идем, зная, что мы – частица, но надеясь, что мы – волна. У нас нет выбора, как нет выбора у фотона, несущегося от звезды к звезде. И может быть, мы должны быть благодарны за то, что у нас нет выбора.
Мартин замолчал.
– Ты развеял мою грусть и одиночество, путник. Входи во Врата и продолжай свой путь.
Мартин кивнул, продолжая сидеть.
– Фотону, что выплеснула сверхновая, быть может, и мнится, что он частица. Никогда не интересовался, умеют ли фотоны думать, – сказал ключник и улыбнулся, обнажая гладкие белые пластинки зубов. – Но и фотон однажды закончит свой путь. На сетчатке твоего глаза или в фотосфере другой звезды – не важно. Он все равно не исчезнет бесследно.
Мартин кивнул и встал.
– Мне понравилась твоя аналогия, – сказал ключник. – Никогда не забывай – ты не только частица, ты волна.
– Ключник! – пораженно воскликнул Мартин. Но ключник не замолчал, встав с кресла. Он оказался совсем низеньким, по плечо Мартину. Смешное мохнатое коротконогое существо с глубокими темными глазами…
– Самая хитрая ловушка жизни – уверенность, что предстоит умирать, – сказал ключник, не отрывая взгляда от Мартина. – О, как легко и просто было бы жить, зная, что ты смертен! Как волнительно быть всего лишь элементарной частицей, несущейся сквозь вечную тьму! И как элементарно быть вечной волной, неизменной не только в пространстве – во времени! Но любая крайность губительна, Мартин. Отвергая вечность, мы теряем смысл существования. Но, отвергая изменчивость, мы теряем смысл самой вечности…
Ключник шагнул к Мартину, и тот с дрожью в теле ощутил прикосновение к запястью маленькой волосатой ручки.
– Страх – скорлупа разума, устрашившегося непознанного, – прошептал ключник. – Страх – свойство каждой личности. Но случается и так, что страх становится свойством целого общества… Ты не должен бояться, Мартин. Ибо страх убивает разум. Страх есть маленькая смерть, влекущая за собой полное уничтожение…
Мартин нахмурился и продолжил:
– Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня…
[6]
Ключник расплылся в улыбке:
– Отправляйся на Шеали, Мартин. И сделай то, чему суждено быть исполненным.
Он исчез так мгновенно и бесследно, что сознание не сразу согласилось принять это исчезновение. Мартину пришлось опустить взгляд, чтобы избавиться от фантомного ощущения – руки ключника на своем запястье.
– Застрелиться и не жить, – пробормотал Мартин, осмысливая случившееся. – Быть того не может!
Только что он получил приказ от ключника!
Его, свежеиспеченного сотрудника госбезопасности России, призвали на службу всемогущие ключники!
– Мамочка, ну зачем я тогда поднял трубку… – прошептал Мартин. – Почему я вообще не остался на Хляби, почему не пошел в город за отваром из редких водорослей?
Но в этих словах было слишком много страха, чтобы Мартину захотелось продолжать тему.
3
Центром города был храм.
Здесь хватало всего – и сверкающих высотных зданий из стекла и металла, напоминающих архитектурные изыски аранков, и уютных коттеджей, окруженных палисадниками, и общественных сооружений вроде стадионов, супермаркетов, банков и школ (во всяком случае, их вполне сходных аналогов).
Но храм был сердцем города, его осью и стержнем, его краеугольным камнем. Все дороги здесь вели к храму – серому каменному конусу, вознесшемуся в небо на сотню-другую метров. Чем-то он напоминал Вавилонскую башню со средневековых рисунков: и крепкой основательностью всего строения, и ведущей на самый верх дорогой, спиралью опоясывающей конус, и какой-то едва уловимой неправильностью, незаконченностью. Ровное, почти невидимое в дневном свете пламя газовых факелов дрожало на самой вершине храма и в нишах, разбросанных по стенам. Ночью зрелище, должно быть, потрясающее…
Мартин достал фотоаппарат, сделал несколько снимков на память. Подумал и решил, что храм Шеали напоминает еще Станцию ключников на Аранке – только воплощенную не в современных, а в природных материалах.
С пригорка, на котором стояла местная Станция, кстати – самая заурядная по архитектуре, вид открывался великолепный. На фоне синего неба – исполинский серый конус в искрах факелов… И солнце стояло удачно, за спиной Мартина, высвечивая Джорк, столицу Шеали, во всей красе. А вокруг храма – паутина улиц, зелень садов, бегущие по дорогам машины, крошечные точки пешеходов… даже отсюда в их походке угадывалась характерная прыгучесть, доставшаяся шеали от птичьих предков.
На Мартина неспешно, солидно наползла тень. Над головой проплывала сигара грузового дирижабля – шеали не любили слишком быстрых средств передвижения. В блестящей металлической сети под дирижаблем болталась охапка бревен. Это тоже что-то напоминало… какую-то древнюю фантастическую картину на тему грядущего покорения Сибири. В двадцатом веке «покорение» означало не что иное, как «разграбление природных ресурсов». Человек сказал Днепру… и пошло-поехало.
Мысленно Мартин притащил на Шеали эксперта Эрнесто Полушкина, задрал тому голову – чтобы полюбовался дирижаблем, потом потыкал в сторону города, машин, храма и небоскребов. И заорал – так же мысленно: «Говоришь, неразумны, теоретик хренов?»
Припекало. Редкие порывы ветра сразу приносили прохладу, все-таки в этой точке планеты сейчас была ранняя весна, но ветер налетал редко, зато солнце жарило нещадно. Дожидаясь автобуса, Мартин взмок, разделся до рубашки и упаковал куртку в рюкзак. Стал уже подумывать, не раздеться ли до пояса, но в этот момент на асфальтовой дороге, уходящей в сторону города, появился автобус – не лишенная изящества машина на шести колесах. Кроме совершенно лишней, с точки зрения Мартина, пары колес, автобус мало чем отличался от какого-нибудь старомодного, но симпатичного «мерседеса» или «фольксвагена».
Автобус притормозил возле Мартина, открылась дверь. Тощий шеали, сидящий с ногами в напоминающем насест кресле, вскинул руки, говоря:
«Привет тебе. Ты едешь?»
«Привет тебе. Я еду», – ответил Мартин жестовым туристическим.
Разумеется, у шеали существовала звуковая речь – наравне с языком жестов, использующимся в сакральных и ритуальных целях.
Но на расе шеали могучий туристический язык дал сбой – нелетающие птицы не сумели освоить звуковую речь. Они понимали туристический, но сами на нем не говорили – быть может, виной тому было уникальное строение голосового аппарата, быть может, причина лежала глубже. В любом случае общаться с ними приходилось на жестовом туристическом, как с теми расами, что вообще не способны говорить.