Воняло здесь хуже, чем в морге. Я вытерпел совсем недолго и поспешил на улицу, на свежий воздух. Поразмыслив, я решил сходить к коменданту и выяснить все относительно моего статуса и накоплений.
Меня принял помощник коменданта — человек со странной привычкой смотреть мимо собеседника. Он разговаривал как будто не со мной, а с кем-то другим, стоящим позади меня. Это нервировало, казалось, что он не слышит и не понимает ни слова.
Альт-мастер Беня? Командир группы «Банзай»? Нет такой группы. Может, была, но сейчас нет.
Снова сканер — и тот же результат, что и в больнице. Затем терминал служебного инфоканала. Значит, альт-мастер Беня… Да, числится среди погибших. Социальные начисления аннулированы, так как переданы в порядке наследования пехотинцу Ную. Где Нуй, неизвестно — после оформления наследования и присвоения четвертого холо убыл в неизвестном направлении. Все законно, жалобы безосновательны.
Я с трудом сдерживался, чтобы не начать орать, топать ногами и крушить мебель. Помощник коменданта был спокоен и терпелив. Он продолжал смотреть мимо меня и твердить, что группы «Банзай» нет, холо нет, уцим нет и помочь он ничем не может.
Единственный путь — рядовым пехотинцем в любую команду. Ах, нет руки? Ну, тогда все просто. После медицинского освидетельствования автоматически присваивается первое холо по инвалидности. А дальше — либо ждать транспорта в любой из освоенных миров, либо найдется какая-нибудь несложная гражданская работа здесь. Второе холо можно получить периодов через восемь. Милости просим к медику на осмотр…
Я вспомнил вонючий больничный коридор, и меня начало знобить. Я еще не знал, что мне вряд ли суждено дожить до второго холо.
Ночью меня разбудила боль — в животе словно горел огонь. Я с трудом поднялся и пошел в умывальник, чтобы побрызгать на живот холодной воды и хоть как-то отвлечься от муки.
В полутемном холодном помещении меня вдруг начало рвать кровью. Я посмотрел на свой живот — болячки стали похожи на ягоды смородины. Осторожно поскреб ногтем, и одна такая «ягода» отвалилась. Выступила капелька черной крови. Из нее показалась маленькая блестящая бусинка. Она зашевелилась, растопырила крошечные лапки, и через секунду из ранки выполз тоненький верткий червячок с черно-оранжевыми полосками.
Меня снова вырвало. Я начал сдирать болячки, червячки сыпались, как фарш из мясорубки. А на коже зрели новые розовые пятнышки.
Этой ночью я больше не уснул. Утром — трясущийся, бледный, скорченный в три погибели — я позвал санитара. Тот долго скреб затылок, потом заявил, что вчера уже давал мне направление к медику.
Я кое-как дополз до Щербатина и, сдвинув одеяло, поглядел на его живот. Там чернели точно такие же болячки-ягоды.
— К вечеру помрет, — вздохнул его сосед — боец с изуродованным лицом и вывернутыми ногами. — Я такое уже видел. Эти черви убивают за три дня, а еще за пять обгладывают тело до костей.
Мой завтрак вылетел наружу, едва я успел его проглотить. И снова с кровью. Я уже сам хотел умереть — чем скорее, тем меньше придется мучиться.
К обеду вдруг в теле появилась какая-то легкость. Боль отошла, теперь мне казалось, что в животе медленно остывает атомный реактор. Принимать еду я не стал — боялся, что снова вывернет.
Я вышел на улицу и долго сидел на траве с закрытыми глазами, отдыхая от невыносимой больничной атмосферы. Мысль, что я умираю, то уходила, то возвращалась, словно гигантский раскаленный маятник. Мне хотелось очнуться от этого кошмара — пусть снова в болоте, в грязи, в плену у ивенков — где угодно.
Начали рождаться безумные мысли, жалкие надежды обреченного. Мне казалось, что я пересекаю периметр базы и ухожу в болота к ивенкам. И там, пользуясь тайными народными средствами, они изгоняют из меня смерть, и я снова становлюсь сильным и здоровым.
Сначала со злостью я гнал эти химеры прочь, а потом вдруг понял, что никто мне не поможет, совершенно никто. Только сам.
Я навел справки у санитаров и через некоторое время нашел лабораторию, в которой проводились пересадки сознания в новое тело. Меня не насторожило, что к ее дверям не вела ни одна желтая линия.
Открыл пожилой человек в гражданской одежде. Пока я шел, в меня опять вцепилась боль, и человек со страхом смотрел на мое перекошенное лицо.
Я начал бессвязно объяснять, что готов уйти в болото и там подобрать себе обезвоженное тело на месте катастрофы космолета. Я готов принести их целый мешок для других — все равно они там пропадут.
Человек лишь покачал головой и довольно искренне изобразил сожаление. Лаборатория закрыта, сказал он. Из-за аварии транспорта с «пустышками» все психотрансплантации отложены на неопределенный срок. Специалисты распределены по другим участкам.
Да и «пустышки» из болот не помогут. Они жизнеспособны, пока хранятся в особых условиях. Теперь, полежав на свежем воздухе, они стали просто органическими отходами.
Я, едва не теряя сознание от боли, вернулся в больницу. И сразу увидел, что возле кровати Щербатина стоят какие-то люди. Судя по горделивым осанкам и самоуверенным взглядам, люди непростые. «Неужели старые друзья про него вспомнили?» — подумал я.
Я встал неподалеку и начал слушать. Речь шла о каком-то эксперименте. Поскольку база осталась без «пустышек», планировалось переселять души покалеченных бойцов в тела пленных ивенков. Но такого прежде не делали, необходимо проверить на практике. На Щербатине проверить.
— Он тоже, — прохрипел Щербатин, указав глазами на меня. — На нем тоже проверьте.
— Нет, — покачал головой один из незнакомцев. — Нам нужны безнадежные пациенты, обреченные. А у этого всего лишь оторвана рука.
— Я обреченный, — сказал я и задрал куртку.
Они даже отшатнулись, увидев россыпь «ягод» на моем животе. Посовещались.
— Это всего лишь эксперимент, — сказал мне один из специалистов. — Ты не боишься, что он не удастся?
Сказанное было такой очевидной глупостью, что я на мгновение даже забыл про боль и слабо усмехнулся.
— Нет. Ни капли не боюсь.
* * *
Моим последним воспоминанием была большая светлая комната, уставленная аппаратурой. Я лежал на широкой жесткой кушетке, а напротив в специальном кресле сидел молодой сильный ивенк, пристегнутый толстыми ремнями.
Я скосил глаза на своего донора и поразился тому, с каким превосходством и высокомерием он на меня смотрит. Он наверняка знал, что предстоит нечто страшное, но был абсолютно спокоен. Перед началом процедуры он вдруг воскликнул: «Эйо!»
Мы встретились глазами.
— Ках-хрра мунна гхрахх, — отчетливо произнес он, и эти слова почему-то прочно засели в моей памяти.
Позже я узнал, что это означало. «Ты — это я», — сказал мне ивенк перед тем, как навсегда уйти из жизни.
Часть IV
ГРАЖДАНИН
— Как я выгляжу? — спросил Щербатин.