Можно и нельзя - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Токарева cтр.№ 192

— А почему? — поразилась Катя.

— А потому, что у нее было сотрясение мозга. Ей нельзя было вставать с кровати. А она встала и пошла. Зачем пошла? — Витя поднял перед собой палец и обвел всех взглядом, как бы приглашая делить свою правоту и виноватость соседки.

— Это как же он ее стукнул… — покачала головой мать. — За что?

— А чтоб не колдовала, — с раздражением сказал Витя. Видимо, он был сильно раздосадован соседкой, которая взяла и померла и наделала столько неприятностей в его доме. — Мой тесть лесником был. В сторожке жил. Она пришла к нему в сторожку. Наколдовала, насыпала чего-то. Сторожка и сгорела. Ну он ей на первый раз ничего не сказал. Построил дом в Шешурине. Хороший дом. А она пришла и опять наколдовала. Ну он ей и дал…

— А дом сгорел? — спросила Катя.

— Не. Почему сгорел? — удивился Витя.

— Так как же он узнал, что она наколдовала?

— А как же… — оживился Витя. — Тесть на покос поехал. Потом вернулся домой. Входит, вот так, как у вас, — ворота. А она из его дома выходит. В дому у него была. А что там она делала, когда его не было? Что? — Витя обвел всех глазами, как бы спрашивая: что делала соседка в отсутствие тестя? Никто на этот вопрос ответить не мог. — Колдовала! — с удовольствием заключил Витя. Помолчал. Добавил: — Теперь ему много дадут.

— А нельзя судье сунуть? — спросила мать.

— Нельзя… — Витя покачал головой. — Я уже к нему ездил. Они решили сделать показательный процесс. Чтобы другим урок.

Все замолчали, сочувствуя Вите. Понимали, что его аргументы против соседки будут неубедительны для правосудия. Тесть получит на полную катушку, у Витиной жены будет глубокое горе, и это, конечно же, отразится и на самом Вите, который абсолютно ни в чем не виноват.

— Ну ладно! — Он встал и аккуратно свернул Стокгольмское воззвание. — У меня еще четыре деревни!

— А можно и я с вами? — вдруг спросила Катя.

— Зачем? — удивилась мать.

— А мне интересно.

Катя жила здесь уже вторую неделю и устала от отсутствия впечатлений. Ей хотелось посмотреть окрестные деревни.

— А чего? Поехали! — оживился Витя. — Только сапоги резиновые надо надеть.

Катя юркнула в избу, быстро надела джинсы и резиновые сапоги. Джинсы она завернула по колено, по последней моде, которая называется «диверсантка». Джинсы были заграничные, перекупленные втридорога. Мать относилась к ним не объективно, как они того заслуживали, а по количеству затраченных рублей. И когда Катя появилась на крыльце, матери стало жаль, что она готова трепать такую дорогую вещь по захолустным дорогам, да еще с таким малоинтеллигентным Витей.

Она смерила Катю глазами, как бы говоря: «Ну вот, я же говорила, что ты непутевая…»

Витя Павлов осторожно перегнул воззвание и приспособил его перед собой на мотоцикле.

Катя села на заднее сиденье и обхватила Витю поперек живота. Он выжал педаль. Мотоцикл взревел и сорвался с места.

Мать и Ника стояли с опущенными руками, смотрели вслед с таким сиротливым, растерянным видом, будто она бросает их, отрекшись от родства, и уезжает навсегда.

Кате на секунду стало жарко глазам от любви к ним и от чувства виноватости, дескать, вот она живет, а они — прозябают. Но она задавила в себе это чувство, потому что ветер бил в лицо, жизнь рвала вперед и надо было прятать лицо, чтобы по нему не хлестали ветки.

А вдоль дороги росла земляника — так, будто кто-то до Вити проехал здесь на мотоцикле, волоча за собой кисть, щедро обмазанную красной краской.

Деревня называлась Сережино. Мотоцикл подъехал и остановился возле фермы.

Катя никогда прежде не бывала на ферме и вошла в нее с некоторой оторопью, как в театр.

Здесь оказалось гораздо чище, чем она себе представляла. По сторонам в стойлах стояли коровы и жевали с сомкнутыми челюстями. Изо всего разнообразия флоры и фауны Катя больше всего на свете любила цветущие яблони и коров. Их доброта, покорность, большеглазость, полное отсутствие движения мысли — все это создавало ощущение покоя и надежности, которого так не хватало в людях.

Доярок было две — Лида и Фрося. Увидев, что Катя появилась в сопровождении инструктора райкома, они решили, что Катя — тоже районное начальство. Они бросили доить, подскочили к Кате и сразу закричали, громко и напористо. В их интонациях были перемешаны гнев, обида и жажда справедливости.

Причина гнева состояла в том, что вчера они надоили семьдесят ведер, а машина не пришла за молоком и все молоко прокисло. И с кого теперь будут вычитать эти деньги: с них, доярок, с шофера, который черт его знает где задержался, или с председателя колхоза, который, возможно, не дал машину шоферу.

— А у вас доильные аппараты есть? — спросила Катя.

— Есть, — ответила Фрося. — Но коровушки их не любят.

Она так и сказала: «коровушки». Катя оглянулась на коровушек. Не переставая жевать, они подняли на нее томный взор, как бы подтвердили: «Нет, не любим», — и медленно сморгнули прямыми ресницами. Катя с сочувствием смотрела на женщин. Лиза была активная, краснолицая, хорошей комплекции, и чувствовалось, что семьдесят ведер если и не идут ей на пользу, то во всяком случае — не во вред. «Наверное, потому, что она пьет парное молоко», — подумала Катя. Тем не менее тот факт, что машина не пришла, было сущее безобразие. Катя повернулась и строго посмотрела на Витю Павлова, будто и в самом деле была его начальством.

— Подпишите Стокгольмское воззвание! — бодро сказал Витя и развернул свой лист.

Доярки с удивлением посмотрели на нарядный лист. Лиза спросила:

— А что это такое?

— Чтобы войны не было, — объяснил Витя.

— А-а… Это давай!

Лиза вытерла руки марлечкой. Взяла у Вити шариковую ручку и, посерьезнев лицом, поставила свою подпись и, склонив голову, посмотрела, как она выглядит в общем ряду.

Фрося тоже подошла и расписалась — приобщилась к общему делу.

— А что, весь район подписывает? — догадалась Лиза, глядя на разнообразное обилие подписей.

— Вся планета, — сказал Витя.

— Надо же… А потом куда?

— В Белый дом.

После такого важного и торжественного акта уже не хотелось требовать что-то для себя, а хотелось отойти душой и делать добро.

— А хотите, мы вам быка покажем? — предложила Фрося.

Бык стоял в отдельном закутке, прикованный к стене толстой цепью. В его носу было продето кольцо.

Это был не зверь, а какой-то адов сгусток, с широкой головищей, от которой сразу без шеи мощно начиналось и дальше шло на конус его тело. Катя поразилась, насколько отличается бык от коровы.

Бык забеспокоился и покосился на Катю. В его громадном покрасневшем глазу черным пламенем полыхала ненависть.