Сладострастие бытия - читать онлайн книгу. Автор: Морис Дрюон cтр.№ 23

– Ты, значит, ее так сильно любишь? – спросила Жанна Бласто, взволнованная тревожным выражением лица девушки.

– О да, синьора!

Жанна погладила ее по щеке.

– Пойдем со мной,– сказала она.

Они вышли в коридор, и Жанна толкнула дверь в другую уборную, где Кармела увидела ту танцовщицу, которую наблюдала рыдающей несколько минут назад. Паламос со всем своим штабом окружали эту длинноногую богиню с тонким носом, выступающими ребрами и сильными бедрами. На лице у нее не было ни малейшего признака недавних слез. Она умела, видимо, лить слезы, которые не мочили лица. С диадемой на голове, с накрашенными черной тушью ресницами, с фиолетовыми тенями на веках и удлиненными ярко-красной краской глазами, Барбара Двайс упрямо продолжала дуться на Скрявина. В уборную влетел запыхавшийся, усталый, разбрызгивающий вокруг капельки пота чернявый, маленького роста, коренастый мужчина с курчавыми волосами, с усыпанными фальшивыми камнями плечами и с нескромно выделявшимися мужскими половыми признаками. Это был Скрявин, которого вызывали на «бис» семь раз.

Все окружили его, стали хватать за руки. Паламос подтолкнул его к Барбаре Двайс.

– Поцелуй ее, и пусть это все закончится,– сказал он.

Звезды обменялись поцелуем Иуды, причем каждый из них в этот момент смотрелся в зеркало. У всех присутствовавших вырвался вздох облегчения.

– Антонио,– сказала Жанна, профессиональным жестом поправляя оборку на платье одной из балерин,– не мог бы ты отпустить со мной Вольфа? Моей старой подруге очень плохо. Я хочу, чтобы он ее посмотрел.

– Не говори об этом при них! – зашипел Паламос, указывая на танцовщиков, словно Жанна допустила непростительный промах.– Ты ведь знаешь, они такие впечатлительные. Да, делай все, что хочешь, Жанна, дорогая, но только не сейчас. После представления – пожалуйста!

– Но, говорю тебе, она может умереть. Надо торопиться, уверяю тебя!

– Нет, это невозможно. Пока я отпустить Вольфа не могу. Он сможет отлучиться... после представления, только после него. Танцы – жестокое искусство, сама знаешь.

Жанна перекинула волосы на левую сторону и повернулась к Кармеле.

– Я скоро пойду с тобой, обещаю,– сказала она девушке.– Не хочешь ли посмотреть окончание спектакля?

Написав что-то на листке бумаги, она подозвала костюмершу и попросила ее отвести девушку на галерку.

Около часу ночи, когда Жанна Бласто и доктор Вольф прибыли в отель «Ди Спанья», Санциани была уже на ногах и в самый разгар войны 1914 года выступала в политическом салоне, организованном у нее на квартире на улице Талейрана. Она возмущалась тем, что парламент продолжал находиться в Бордо.

– Эвакуированы служащие, ладно. Но руководители должны оставаться в столице!

Стояла холодная зима, уголь был страшным дефицитом. Поэтому она куталась в меха.

Она позвонила, чтобы вызвать Кармелу, которая ожидала в коридоре с расширенными глазами, очарованная только что увиденным балетом, и велела ей подбросить в камин дров, назвав при этом девушку Карлоттой. И не стала проверять исполнение своего распоряжения, ибо знала, что ее приказы всегда выполнялись немедленно и точно. Да к тому же и голова у нее была занята совершенно другими вещами.

Она не выказала ни малейшего удивления ни когда в комнату вошел Вольф, ни когда Жанна сказала ей, что он врач. Она его немедленно «узнала».

– Почему вы не надели сегодня ваш красивый полковничий мундир, мой милый Эмиль?

Она представила его.

– Доктор Лартуа,– объявила она, указывая на Вольфа.

Жанну она поразила тем, что назвала ее Мадленой Ордене. Ведь именно так звали ее мать.

В комнате среди теней находился известный драматург Эдуард Вильнер, возвращавшийся в Главный штаб. Он записался в армию добровольцем в самом начале войны, несмотря на то что по возрасту уже не подлежал призыву. Патриотизм и самопожертвование заставили его примириться со своими собратьями. Там же находился прибывший в командировку в Париж вице-председатель партии радикалов Роберт Стенн. К сожалению, профессор Лартуа разминулся с Аристидом Брианом, этим «восхитительно умным и гуманным человеком, полностью разделяющим наши взгляды». Тот был здесь с кратким визитом и только что откланялся.

– У тебя сегодня утром болела спина? – спросила Жанна.

Да, возможно... Она уже не помнит. Но это и не важно! Время ли теперь думать о таких пустяках, когда чудесные молодые люди... О них она думала, когда расчесывала волосы, и с ними она умирала. Она начала импровизировать на тему молодости и смерти, красной крови и мерзлой земли, вспомнила о загубленных судьбах, увязала в один огромный венок все часы, годы, все загубленные на черных равнинах войны жизни. Она поставила основные неразрешенные вопросы перед неким божеством. Сердце ее билось в такт с неровным ритмом жизни планеты, в жилах ее толчками пульсировала кровь, словно это гремели пушки.

Ей было тридцать семь лет. Она была все еще сказочно красива и уверена в себе. И не только из-за своей красоты.

Она, имевшая стольких знаменитых любовников, теперь отдавалась самому великому, превосходящему всех их: Истории. И она почувствовала, что призвана вдохновлять тех, кто решает судьбу битв и командует армиями. Ночи свои она отдавала героям сражений и государственным деятелям, вручая им свое тело как награду.

– Бриан мне только что сделал самый приятный комплимент, который только может услышать женщина,– заявила она.– Он сказал мне: «Ваше изображение следовало бы выбить на медалях в честь Победы».

Итальянка со скандальным прошлым, она смогла сделать так, что ее считали большей француженкой и патриоткой, чем генеральских супруг. И такой она была принята в обществе.

Она прекрасно понимала, что ее могли упрекнуть в том, что до войны она была любовницей кайзера. Но у нее хватило ума не делать из этого тайны, и она смогла показать всю недолговечность этой связи, а одновременно получила право дать очень обнадеживающие для союзников конфиденциальные сведения о германском императоре, о его физических и умственных недостатках, о его мании величия и навязчивых идеях.

И в то же самое время она тепло говорила о Габриеле Д’Аннунцио, об общности их мыслей, о союзе их сердец, предоставляя гостям возможность домыслить этот роман, изложенный намеками.

Когда она произнесла имя поэта, то повернулась к зеркалу, в котором лишь она одна видела Вильнера.

– Ты уже уходишь, Эдуардо? Да, я понимаю, ты падаешь с ног от усталости. Но не забудь навестить меня завтра: нам нужно о многом переговорить,– сказала она, провожая эту тень до двери и протягивая в пустоту руку для поцелуя.

Затем, закрыв дверь, она повернулась к Жанне и сказала ей по секрету:

– Видела? Эдуарду не нравится, когда я говорю о Габриеле. Однако уж ему-то жаловаться не приходится. Но все дело в том, что он из тех мужчин, в которых ревность живет гораздо дольше, чем любовь. И опять же вопрос соперничества в литературе. Они в чем-то похожи, хотя и дети разных народов. И тот и другой – литературные кондотьеры.