Когда король губит Францию - читать онлайн книгу. Автор: Морис Дрюон cтр.№ 55

Я как-то навещал его. Ибо он был столь любезен, что все значительные люди христианского мира бывали при его маленьком дворе в Ортезе, который он сумел превратить в блестящий двор. Когда я был у Феба, там находились также один пфальцграф, один из прелатов короля Эдуарда, первый камергер короля Кастильского, не говоря уже о знаменитых лекарях, художниках и ученых-правоведах. Всех их принимали по-царски.

Только у одного лишь короля Лузиньяна Кипрского на моей памяти был столь же блестящий и влиятельный двор при таких же крошечных размерах королевства, но зато благодаря выгодным торговым операциям Лузиньян Кипрский располагал куда более значительными средствами.

У Феба очаровательная манера – быстро перечислять то, чем он владеет: «Вот мои охотничьи собаки... вот мои лошади... вот мои любовницы... вот мои незаконные дети... слава богу, мадам де Фуа чувствует себя отменно. Вы ее увидите нынче вечером».

Вечерами на длинной галерее, выбитой в одной из боковых стен его замка, откуда сверху видны горные отроги на горизонте, собирается весь двор и прохаживается в роскошных своих одеяниях, любуясь, как на Беарн опускаются синеватые сумерки. Тут и там в огромных каминах пылают поленья, а стена между каминами покрыта фресками, где изображены охотничьи сцены,– работа живописцев, выписанных из Италии. Если гость не захватил с собой все свои драгоценности и лучшие свои одежды, решив, что его пригласили в маленький, затерянный в горах замок, он будет чувствовать себя не слишком ловко. Я это вам к тому говорю, что, если вам случится в один прекрасный день побывать там... Мадам Агнесса де Фуа родом из Наварры, она сестра королевы Бланки и почти такая же красивая,– вся сплошь заткана золотом и жемчугами. Говорит она мало или, вернее, об этом можно догадаться, боится говорить. Зато охотно слушает менестрелей, которые поют «Aqueres mountanes» – сочинение ее супруга, а беарнцы хором подхватывают припев.

Сам Феб переходит от одной группы гостей к другой, приветствует одного, приветствует другого, побеседует с рыцарем, похвалит поэта, поговорит с посланником, осведомившись на ходу о том, как идут дела на белом свете, выскажет свое мнение, отдаст вполголоса приказ слуге, продолжает всем распоряжаться, не прерывая беседы. А потом являются двенадцать слуг в королевских ливреях с двенадцатью огромными факелами в руках и сопровождают его и гостей в залу, где уже накрыто к ужину. Иной раз за стол садятся только в полночь.

Как-то вечером я застал его врасплох: он стоял, прислонясь к арке открытой галереи, и вздыхал, глядя на серебряные струи горного потока и на синеватые горы, замыкающие горизонт.

– Слишком все маленькое, слишком маленькое... Похоже, монсеньор, что Провидение не прочь зло подшутить над человеком, бросая игральные кости так, чтобы все выходило наоборот...

Мы разговорились о Франции, о французском короле, и я понял то, что он хотел дать мне понять. Великий человек сплошь и рядом правит крохотным клочком земли, а человеку слабому достается огромное государство. И он добавил: «Но, как ни мал мой Беарн, я желаю, чтобы он принадлежал только самому себе».

Каждое его письмо – это просто маленькое чудо. Он никогда не забывает перечислить все свои титулы: «Мы, Гастон III, граф де Фуа, виконт Беарнский, виконт Лотрекский, Марсанский и Кастийонский...» Что там еще? Ах да: «сеньор де Монтескье и де Монпеза...» и прочее и прочее, послушайте, как это звучит: «судья Андоррский и Капсирский...», а подписывается просто «Фэб...» со своим оборотным «э», по-моему, для того, чтобы все-таки хоть как-то отличаться от Аполлона... а на всех замках и монументах, возведенных или разукрашенных им, выгравировано огромными буквами: «Сделано Фэбом».

Пусть, конечно, это излишний культ собственной персоны, но не забывайте, что ему всего двадцать пять лет. Для своего возраста он уже многое успел. И доказал свой отважный нрав: при Креси был в числе первых смельчаков. А было ему тогда пятнадцать. Ах да, я совсем забыл сказать, хотя, может быть, вы сами знаете: он внучатый племянник Робера Артуа. Его дед был женат на Жанне Артуа, родной сестре Робера, которая, оставшись вдовой, пустилась во все тяжкие, я имею в виду ее многочисленные связи с мужчинами, вела такую скандальную жизнь, столько набаламутила... и могла бы набаламутить еще больше – ну да, ну да, она и сейчас жива, ей немногим больше шестидесяти, и здоровье у нее отменное... Так что внуку ее, нашему Фебу, пришлось заточить ее в одной из башен замка Фуа, где ее стерегут день и ночь. Ох и скверная же кровь течет в жилах всех Артуа!

И вот находится человек, Ла Форе, архиепископ-канцлер, и в то время, когда все не ладится у короля Иоанна, добивается от Феба согласия принести вассальную присягу. О, только не составьте себе ложного представления! Феб хорошо обдумал свой шаг, и все дело было лишь в том, чтобы отстоять независимость своего маленького Беарна. Аквитания лежит рядом с Наваррой, а Беарн граничит с ними обеими, и их нынешний союз ему отнюдь не улыбается – ведь это создает угрозу его и без того куцым границам. Он предпочел бы обеспечить сохранность своих рубежей со стороны Лангедока, где он никак не может договориться с графом д’Арманьяком, наместником короля. Итак, сблизимся с Францией, покончим со всеми разногласиями и ради этого принесем вассальную присягу от имени нашего графства Фуа. Конечно, Феб будет ходатайствовать об освобождении своего зятя Карла Наваррского, но лишь для проформы, только для проформы, так было условлено, и это будет предлогом для встречи. Игра тонкая, ничего не скажешь. И Феб всегда может уверить Карла Наваррского: «Я принес присягу лишь с единственной целью – помочь вам».

В течение одной недели Гастон Феб буквально очаровал весь Париж. Явился он с многочисленной свитой из дворян, с сотнями слуг, двадцать повозок были нагружены его одеяниями и его мебелью; на повозках же везли его великолепные охотничьи своры и часть его зверинца, где содержались хищники. Весь этот кортеж растянулся на четверть лье. Самый последний слуга щеголял в роскошной ливрее Беарнского королевства; кони шли под бархатными чепраками, как и мои. Конечно, расход немалый, зато толпа не может опомниться от восхищения. В этом Феб преуспел.

Важные сеньоры оспаривали друг у друга честь принять гостя у себя. Все, что было знатного в Париже: депутаты парламента, финансисты, университетские богословы и даже князья церкви,– все под любым предлогом старались проникнуть в отель его свояченицы Бланки, вдовствующей королевы; двери отеля были открыты во все время пребывания гостя в Париже. Женщины не уставали любоваться им, слушать его голос, мечтали хоть коснуться его руки. Когда беарнец шествовал по Парижу, зеваки узнавали его по золотой шевелюре и теснились у дверей лавок, куда он заходил,– а чаще всего заходил он к ювелирам и суконщикам. Узнавали также оруженосца, неизменно сопровождавшего Феба, гиганта, звавшегося Эрнотоном Испанским, который, видимо, был побочным сыном отца Феба; узнавали и двух его огромных пиренейских овчарок, которых вел на сворке за хозяином слуга. А на спине одной из этих овчарок сидела маленькая обезьянка... Важный сеньор, и такой необычный с виду, одетый пышнее и роскошнее, чем все парижские щеголи, в столице только о нем и было разговоров.