Маленький, большой - читать онлайн книгу. Автор: Джон Краули cтр.№ 53

— К вам, хозяин и хозяйка,

Счастье пусть придет —

И к детишкам, что в столовой

Водят хоровод.

В этом году у него появился на свет внук Робин, Санни Нун вновь родил близнецов, а Смоки обзавелся дочерью — Тейси.

Мам высоко подняла свой бокал:

— Пусть дом от бурь укроет вас,

Очаг согреет в поздний час;

Еще важней, когда в метель

Придет любовь.

Смоки заговорил было по-латыни, но Дейли Элис и Софи простонали так выразительно, что он умолк, а потом начал снова:

— Тушеный гусь, табак, одеколон

— Трикраты окрыленный, дар небесный

Всем щедрым душам: силою чудесной

Он полнит, ублажая испокон

Тень убывающую плоти нашей.

— Ублажая испокон, это хорошо, — заметил Док. — И тень убывающая плоти нашей — тоже.

— Я и не знал, что ты курильщик, — заметил Руди.

— А я не знал, Руди, — с нажимом парировал Смоки, вдыхая исходивший от него густой аромат лосьона «Олд Спайс», — что у тебя такая щедрая душа. — И потянулся за графином.

— А я прочитаю стишок, который выучила в детстве, — заявила Ханна Нун. — Потом сразу — за вилки!

Отцу и Сыну, и Духу Святому,

Проворным в еде, — по чану большому!

Захваченные Повестью

После ужина Руди раскопал груду ветхозаветных пластинок (тяжелых, как блюда), к которым давно никто не прикасался, и они, окаймленные пылью, громоздились на буфете. Он перебирал эти сокровища, встречая старых друзей радостными возгласами. Пластинки ставили на проигрыватель, начались танцы.

Дейли Элис, пройдя один круг, почувствовала себя не в силах продолжать и, сложив руки на своем огромном животе, напоминавшем молитвенную скамеечку, отошла в сторону — отдыхать и наблюдать за другими. Великан Руди кружил свою миниатюрную жену, как заводную куклу, и Элис подумала, что за прожитые годы супружества он, должно быть, научился общаться с ней так, чтобы не переломать ей кости; она представила, как он налегает на нее всем своим чудовищным весом; нет, наверное, это она вскарабкивается на него, словно на высокую гору.

Макаем пончики — юбба, юбба —

Макаем пончики — юбба, юбба —

Макаем пончики — плюх! — в чашку кофе!

Смоки, оживленный, раскованный, с разгоревшимися глазами, излучал веселость, сияя как солнце; смехом он заразил и Дейли Элис. Жизнерадостность — это он хотел всем продемонстрировать? И где он выучил слова этих бредовых песенок: ведь он, казалось, отродясь не знал ничего из того, что известно всем и каждому? Смоки танцевал с Софи, рост которой позволял ему обхватить ее талию должным образом: вел он ее галантно, но не слишком умело.

Луны бледный лик над холмами зелеными,

Солнце садится в лазурное море.

Как солнце. Дейли Элис тоже ощущала в себе солнце, только маленькое, но оно согревало ее изнутри. У нее появилось чувство, которое она испытывала и раньше: будто она глядит на Смоки, да и на всех остальных, откуда-то издалека — или с большой высоты. Было время, когда она казалась себе уютной, крохотной обитательницей просторного жилища Смоки: укрытая от всех бед, она могла перебегать из комнаты в комнату, не покидая, однако, зоны его притяжения. Теперь, чаще всего, ситуация представлялась ей иначе: с течением времени это он, Смоки, умалился до размеров мышки, нашедшей себе приют у нее в доме. Великанша — вот кем она, по ее ощущениям, становится. Внешние ее границы безмерно расширились; ей казалось, что еще немного — и она займет чуть ли не все пространство внутри стен самого Эджвуда; будет такой же огромной, такой же столетней, уютно распластавшейся и столь же вместительной. И по мере того, как Дейли Элис вырастала все больше, — эта мысль поразила ее, как молния, — те, кого она любила, уменьшались в размере с той же неотвратимостью, как если бы удалялись от нее на огромное расстояние, а она оставалась на месте одна.

— «Нет, я не солгу, — напевал Смоки мечтательно-томным фальцетом, — всю мою любовь к тебе я сберегу».

Вокруг нее, казалось, сгущались какие-то тайны. Дейли Элис тяжело поднялась со стула и со словами: «Нет-нет, ты останься», — отстранила Смоки, подошедшего было к ней, а затем с трудом взобралась по лестнице с таким видом, будто несла перед собой гигантское хрупкое яйцо, из которого вот-вот должен вылупиться птенец. Она еще подумала, что неплохо бы ей посоветоваться, пока не наступила зима, иначе потом будет поздно.

Но когда Дейли Элис присела на край кровати у себя в спальне, куда снизу долетали слабые отзвуки музыки — бесконечное повторение «тик-так» и «топ-хлоп», — ей сделалось ясно, какой совет она получит, если за ним отправится. Она еще раз удостоверится в том, что ей известно уже давным-давно, только это знание постоянно тускнело и затмевалось повседневной рутиной, бесполезными надеждами и столь же бесполезным отчаянием, а именно: если все это действительно Повесть, внутри которой она находится, тогда любое ее движение и любой, чей бы то ни было, жест входят в эту Повесть составной частью — приглашение к танцу, рассаживание за обеденным столом, благословения и проклятия, радость, тоска, промахи, равно и бегство от Повести или противодействие ей. Да, все это тоже служит только материалом для Повести. Они выбрали Смоки для нее, и лишь потом она выбрала его для себя; или же она выбрала его, а уже после этого они выбрали его для нее; и так, и так — все это входило в Повесть. И если теперь Смоки начнет неуловимо от нее отдаляться и она его потеряет (в этом день ото дня, благодаря еле слышным будничным сигналам, в ней крепла уверенность), тогда и эта потеря, и огромность этой потери, малейшие из порывов, взглядов — прямых и косых, малейшие из уходов, вспышек гнева, примирений, желаний, образующих Утрату и отъединяющих Смоки от нее, как слои черного лака запечатывают нарисованную на японском подносе птицу или потоки дождя все глубже вмораживают упавший лист в покрытый льдом зимний пруд, все это — часть Повести. И если бы вдруг перед ними на той сумрачной аллее, по которой они теперь шли, открылся внезапно новый поворот, менее всего ожидаемый выход на необъятные просторы полей, усеянных цветами, будто звездами; или хотя бы они оказались всего-навсего на перекрестке с дорожными указателями, сдержанно намекающими на возможную близость таких полей, то и тогда все это не могло быть ничем иным, как только Повестью; теми, кого Дейли Элис считала наделенными мудростью; теми, кто, по ее догадкам, нескончаемо длил эту Повесть. Как-то — при том, что жизни Дринкуотеров и Барнаблов убывали день ото дня — рассказчиков нельзя было винить ни за одну подробность, потому что они, в сущности, на самом деле ничего не рассказывали, не пряли нить повествования: они только знали, как оно будет развертываться, чего не могла знать Элис и должна была этим удовлетвориться.

— Нет, — произнесла она вслух. — Я этому не верю. У них есть власть. Просто иногда мы не понимаем, как именно они нас защитят. А если ты и знаешь, то не скажешь.

— Верно, — Дедушка Форель ответил, показалось ей, с мрачным видом. — Перечь старшим; считай, что тебе лучше знать.