Имя твоего волка - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Томах cтр.№ 31

— …Почему… почему я слышала, а они — нет?

— Они сказали бы — потому что ты ведьма. Или сумасшедшая. Но я скажу тебе по-другому, Марго. Потому что они глухие — а ты нет…

…А потом они заметили ее. И попятились от нее — опасливо? брезгливо? — и Марго захотелось поежиться от их взглядов.

И пока она шла к постели, на которой лежал умирающий Янош, — несколько шагов по деревянному, выскобленному до белизны полу, — она чувствовала напряженной спиной тяжесть их взглядов и ждала, что вот-вот, как тогда свистнет рыжеволосый вожак и крикнет «Бей ведьму!» — и комья грязи вперемешку с камнями полетят в нее, до крови разбивая лицо и сбивая с ног. «Бей ведьму», — она вздрагивала от их беззвучных криков — от слов, которые никто почему-то так и не произнес, и от камней, которых так никто почему-то и не бросил в нее…

— Они смотрели на меня, как те дети на дороге, которые бросали в меня камни…

— Да, — тихо согласилась старуха. — Да… как дети…

…Она шла — и ей казалось, что у нее под ногами не деревянный пол, а грязная, липкая, размытая весенней распутицей, черная бесконечная дорога… Только теперь не было теплой сильной ладони, держащей ее за руку — готовой подхватить ее, если она упадет…

— Расскажи мне, что было дальше, девочка, — попросила старуха и погладила напряженные пальцы Марго.

Марго вздохнула. Ее руке было уютно и спокойно под ласковой старухиной ладонью. Так хорошо, когда тебя держат за руку… И пусть тогда будет дорога — длинная, мокрая и скользкая, и пусть будут взгляды в спину, от которых хочется сгорбить плечи… пусть…

— Я вспомнила все, что ты мне говорила: что глаза — это дверь; и что нельзя входить, пока тебя не зовут, и что нужно ступать очень аккуратно, особенно сначала — чтобы не споткнуться о порог. И еще ты говорила, что там, внутри, может быть все, что угодно. Может быть опасно, а может оказаться какая-нибудь пустяковина — например, котенок запутался в одеяле и задыхается — и кричит от страха.

— И что ты увидела?

— Черный дым…

…Черный дым завивался в кольца, закручивался клубками, шипел, корчился и подползал к ногам Марго матово блестящими огромными змеями с золотыми углями вместо глаз. Марго сначала испугалась, попятилась, нашарила за спиной приоткрытую дверь; а потом опять услышала — уже слабеющий, почти безнадежный, крик Яноша. Где-то там, внутри этого дыма — в кольце переплетающихся друг с другом страшных черных змей. И Марго вдруг подумала про маму — про то, как она вот так же задыхалась и кричала в дыму. А ее никто не слышал.

И Марго разозлилась — на свой страх, на этих змей и на тех, глухих, которые сейчас толпились вокруг постели умирающего Яноша — и не слышали (или не хотели слышать, какая разница?), как он зовет на помощь, задыхаясь в этом дыму. И Марго, ловко отшвырнув в сторону уже было примерившуюся огненной пастью к ее левой лодыжке толстую змею, глубоко вдохнула, задержав дыхание — и полезла в черный дым, стараясь не наступать на гневно шипящих черных змей…

Янош был тяжелый, слишком тяжелый, и он уже почти не шевелился и не помогал Марго, пока она тащила его из этого дыма. У нее болели и дрожали руки и слезились глаза, и ей казалось, что она сейчас сама задохнется. Она уже не обращала внимания на змей, которые лезли под ноги, разъяренные тем, что так нагло какая-то малолетняя пигалица утаскивает у них из под носа законную добычу…

— А потом я не помню, — Марго растерянно посмотрела на старуху. — Потом оказалось, что я стою возле кровати Яноша и держу его голову, а его рана под моей рукой почти затянулась; а моя голова болит — справа, как у него. И еще меня тошнило… и мне было так плохо, что я не помню, как пришла сюда…

— Ты не пришла, — пробурчала старуха. — Это я тебя приволокла. На своей старой больной спине.

— Змеи… что я сделала с этими змеями, а? — испуганно спросила у нее Марго. — Что я вообще сделала?

— Ты насмерть перепугала всю деревню, — улыбнулась старуха. — Теперь они будут бояться тебя еще больше. Потому что ты умеешь воскрешать умирающих. И может, это и хорошо. Иногда страх — единственная благодарность, на которую способны люди.

— Что я сделала?

— Тсс, не кричи. Ты спасла жизнь — и может быть, только это имеет значение. Ты вытащила его из огня, но ты едва не сгорела сама. Это надо делать осторожно, иначе ты когда-нибудь себя убьешь.

— Не будет когда-нибудь! — Марго сердито выдернула свою ладонь из-под старухиной руки. — Больше не будет!

— Не будет, — на диво покорно согласилась старуха, и луна в ее глазах грустно усмехнулась Марго, не веря старухиным словам. — Как хочешь, девочка, — старуха настойчиво, но нежно нажала на плечи Марго, заставляя ее опять опуститься на подушки. — А теперь поспи. Тебе нужно отдохнуть.

Старухин голос вдруг стал завораживающе-напевен, а движения костлявых пальцев, поглаживающих правый, еще немного ноющий, висок девочки, — легки и нежны, как птичий пух. И Марго, чувствуя, как начинают слипаться веки, повинуясь старухиному колдовству, некоторое время еще пыталась вслушиваться в то, что негромко говорила-напевала — старуха? — нет, луна… грустно усмехающаяся из-за занавески серебряная луна:

— Это твой дар, Марго. И твое проклятье. Потому что тебе никуда не деться от него. Всякий дар — это одновременно проклятье. Это то, что отличает человека от всех остальных людей. То, что один человек никогда не сможет простить другому. Драгоценность, которую нельзя украсть или отнять. У певца нельзя отобрать волшебный голос, можно вырвать язык; но вырванный язык — это просто бесполезный кусок мяса. Но у певцов иногда вырывают языки те, кто никогда не сможет так петь. Чтобы он стал таким же, как все. Не позволь вырвать себе язык, Марго…

Марго (12). Сентябрь

— Не позволь вырвать себе язык, Марго… Может быть, когда-нибудь ты найдешь тех, кто сможет услышать тебя. Так, как умеешь слышать ты. Не позволь… и попытайся не онеметь и не оглохнуть сама… от усталости или от отчаяния…

Старуха умирала. Иногда ее голос становился тих, как шелест сухих листьев под лунным светом, который можно услышать только тогда, когда очень внимательно прислушаешься.

Старуха умирала — Марго видела это по ее глазам, тускнеющим и теряющим цвет и жизнь с каждым днем.

Эта осень была долгой и красивой, с теплыми, безветренными сухими днями. Деревья так и достояли до первого снега в роскоши золоченых и багряных листьев. Осень как будто медлила, позволяя собой полюбоваться и давая им всем время — старухе попрощаться с Марго, Марго — со своим детством, а ее волку — превратиться из беззаботного щенка в молодого, сильного, умного зверя.

Старуха почти все время лежала, греясь на непривычно щедром для осени солнышке — и говорила, почти не умолкая, как будто пыталась договорить все, что не успела за свою долгую жизнь, хотя Марго видела, что ей все труднее и труднее — не только говорить, но уже и дышать. Она так устала, что ее старое сердце иногда пропускало удар-другой, а грудь забывала вдохнуть — и Марго иногда казалось, что старуха уже мертва.