Тень Ветра - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Ахманов cтр.№ 18

Но что гораздо важнее, теперь Дик понимал каждое слово в песне Чочинги, и все эти слова обрели для него вес и смысл, значение и цель. Он мог бы сам продолжить песню с любой строфы, как если бы вдруг обратился в пожилого воина-тай, Наставника клана Теней Ветра. Он больше не был чужаком.

Учитель пел:

Я – Чочинга, носивший дневное имя Быстрей Копья, Я – Чочинга, чье имя вечера Крепкорукий, Я – Чочинга, чьи отцы Чах Опавший Лист и Чеуд Потерявший Сына, Я – Чочинга, чьи матери Хара Гибкий Стан и Хо Танцующая В Травах, Я – Чочинга из клана Теней Ветра, Наставник воинов, Я – Чочинга Несчастный; брат мой Чу пал от ножа Звенящих Вод, Я – Чочинга Счастливый; брат мой Саймон стоит на пороге.

Конечно, если б эта песня предназначалась воину чужого клана, Чочинга не стал бы поминать свои несчастья и радости, но пустился в перечисление побед, убитых врагов, отрубленных пальцев и отрезанных ушей, украшавших его Шнур Доблести. А под занавес он непременно спел бы о том, что его уши и пальцы целы и что за сорок лет сражений и поединков он не потерял ни ногтя, ни волоска. Но такую Песню Вызова поют перед боем, дабы устрашить врагов, а сейчас Чочинга встречал друга.

Он закончил приветствие, отец ответил глубоким сочным баритоном, а после они уселись меж обрамлявших вход в пещеру резных деревянных колонн и начали делиться новостями. Дик висел вниз головой, посматривая то на валявшуюся в траве секиру, то на застывший посреди поляны вертолет, то на веранду с креслами и столом, где серебрился плоский квадрат его учебного компьютера. Отец прилетел, и все вдруг переменилось: хижина больше не выглядела темной и пустой, сухая ветвь на самом солнцепеке уже не была мрачным напоминанием о завтрашних муках, а яйца с кобыльим молоком казались вполне приемлемой пищей. Да что там яйца! В эти мгновения Дик готов был простить даже глупого пинь-ча, по чьей вине уронил секиру.

Отец больше слушал, чем говорил, ибо новости с Правобережья Чочингу не слишком интересовали. Наставник же пустился в долгие перечисления, кто из воинов и какого клана посетил Чимару, у кого прибавилось украшений в Шнуре Доблести, а у кого убавилось пальцев либо ушей и кто, по достоверным слухам, отправился в Погребальные Пещеры. Огласив весь перечень, Чочинга сообщил, что ученик его здоров и бодр, ест за троих, спит как медведь в сухой сезон, и хотя клинки его еще не окрасились кровью, но этот торжественный день не за горами. Нет, не за горами! Ибо в учебных схватках – разумеется, с оружием, но без ритуала членовредительства – Две Руки одолел Хенни умма Хадаши, Сохо умма Сотанис и Цигу умма Цат. С Хенни он бился секирой и длинным клинком, с Сохо – двумя клинками, а Цигу поверг ударами копья и щита, наставив ему синяков от печени до загривка. Славный был поединок! Из тех, что греют сердца Наставников и отцов!

Рассказывая об этом, Чочинга повысил голос, ибо хвалить и ругать ученика считалось в равной мере делом полезным. Хвалы, как и ругань, побуждают усердие; усердие – источник ошибок и достижений, а те, в свою очередь, служат поводом для порицаний и похвал. Так замыкался кольцом педагогический метод Чочинги, исполненный глубокой мудрости, – ведь во все эпохи и во всех мирах кнут и пряник весьма способствовали ученью. Что Дик и познал на собственном опыте.

Когда взрослые наговорились, отец покосился на него и будто бы невзначай произнес:

– Ну, вот я и вернулся, крепкорукий брат мой… Может, по такому случаю снимешь моего сына с ветки?

– Не знаю, не знаю… – Чочинга, прищурившись, взглянул на солнце и покачал головой. – Время вроде бы вышло, однако топор он уронил. Неуклюжий парень! И слишком нетерпеливый. Удивляюсь, как он справился с Хенни, Сохо и Цигой!

Это было совсем нелегко, отметил Дик, напрягая по очереди мышцы плеч, груди, живота и бедер. Подобный массаж тоже являлся одним из умений, коими ему полагалось владеть. Раньше, повисев минут двадцать, он чувствовал, как кровь приливает к затылку, но теперь научился справляться с этим ощущением. Сердце его стучало ровно, дыхание не сбивалось, и без тяжелой ичегары он мог бы висеть на дереве шой с рассвета до заката.

Но Чочинга больше не собирался испытывать его терпение – ладонь Наставника поднялась и с гулким шлепком рухнула на колено. По этому знаку Дик сложился в поясе, вытянул руки, подтянулся и, оседлав ветвь, вступил в поединок с хитроумными узлами. Ему понадобилось целых три минуты, чтоб выиграть эту схватку; затем он спрыгнул вниз и с торжествующим воплем бросился к отцу.

* * *

Случалось, время играло с Диком Саймоном в странные игры. Иногда оно шло с удивительной медлительностью, плелось неспешно и нехотя, и день казался длинным, точно изумрудное туловище питона Каа, а всякое дело – будь то еда или сон, тренировки или поединки, занятия с компьютером или прогулка с Чией – представлялось будто бы погружением в вечность. Иногда время ускоряло ход и даже неслось галопом, так что те же самые события, уроки и трапезы, поход за водопады или танец на раскаленных углях и головоломные прыжки в песчаной яме делались соразмерными с тем внутренним отсчетом часов, минут и секунд, который Дик инстинктивно вел про себя. Но бывало так, что время словно проваливалось куда-то, уподобляясь водным потокам, грохочущим на окраинах Чимары. Вот струя ударила о верхний уступ; миг – и она уже на нижнем, но в это неуловимое мгновение вместился целый месяц или целый год… И лишь взирая на два уступа, меж коих был совершен стремительный прыжок, сообразишь: вот – прошлое, вот утро, когда возвратился отец, а вот – настоящее, вот нынешний день, не отмеченный ничем значительным и серьезным. Но куда же девалось все остальное? Все, чему полагалось быть между “сегодня” и “вчера”? Или, если обратиться к событиям глобальным, между текущей эпохой и Эпохой Исхода?

Дик размышлял над этими загадками с компьютером на коленях, просматривая лекцию по сравнительной истории медиевальных времен и современной эпохи. Перед ним на плоском экране сменялись карты, схемы и чертежи, сопровождаемые текстом; иногда “Демокрит” снисходил до устных объяснений, и его негромкий бас звучал внушительно и уверенно, как и положено голосу педагога, знающего все обо всем – или хотя бы многое о многом. Дик устроился на веранде, прямо на полу, наслаждаясь вечерней прохладой, а рядом с ним сидела Чия, склонившаяся над кучкой прутьев и сухой травы. Пальцы ее порхали розовыми мотыльками, что-то перевязывали, сплетали, закрепляли, но окончательный замысел оставался пока неясным – то ли кувшин, то ли высокая корзинка с ручкой, приделанной сбоку.

Монитор на коленях Дика мигнул, затем басистый голос “Демокрита” принялся комментировать очередную схему. На ней была представлена многоцветная карта Земли с обозначением стран и Спорных Территорий – последние были закрашены в полоску, обычно в два, но кое-где в три и даже в четыре оттенка. Судя по тому, что треть материков пестрела полосками, спорить на Старой Земле любили и делали это с размахом, так что конфликт охватывал целые государства и длился веками. Взять, к примеру, Соединенные Штаты: вся страна была Спорной Территорией между неграми и белыми, а кое-где в их противоборство вмешивались индейцы и лати-нос. В восточном полушарии картина выглядела еще печальней, и Дик, обозрев ее, в немом изумлении уставился на полуостров Крым, отмеченный полосками четырех цветов. Ткнув в него пальцем, он запросил пояснений, и “Демокрит” начал негромко перечислять те основания, какие имелись у греков, татар, украинцев и русских, чтоб считать эту землю своей, и только своей; а значит, все прочее население – захватчиками, агрессорами и узурпаторами.