— Никому не нравится держать ее взаперти.
— Почему же вы не поговорите с ней?
— Я?
— Да. Вы. Вы ее брат, и я думаю, вам есть что ей сказать, если вы хотите вернуть ее обратно.
Артур прикрыл рот рукой и отвернулся от меня.
— Вы должны с ней поговорить. Артур, ей нужна ее семья.
— Хватит, Тамара, — прошипел Артур, и я отпрянула от него.
На мгновение он показался мне как будто оскорбленным. В его глазах вдруг появилась глубокая печаль. Потом, словно набравшись смелости, он, бросив взгляд на дверь кухни, снова посмотрел на меня. Подавшись вперед, он открыл рот и прошептал:
— Послушай, Тамара…
— Ну, вот и я. Твоя мама в отличном состоянии, — произнесла Розалин, вбегая в кухню своей семенящей, как у младенца, походкой.
Артур не сводил с нее взгляда, пока она не уселась на свое место за столом.
— Что? — спросила я Артура, съезжая на краешек стула. Что он собирался мне сказать?
Розалин повернула голову, будто получив некий сигнал.
— О чем вы говорили без меня?
Как нельзя вовремя Артур шмыгнул носом. Этого было достаточно для Розалин.
— Ешьте, — проговорила она с вызовом, занявшись ложками и мисками с овощами.
Артур не сразу приступил к еде. И съел он немного.
В тот вечер я несколько часов не могла оторваться от дневника. Положила его на колени и стала ждать, когда появятся слова. Однако незадолго до двенадцати меня сморило, а когда я открыла глаза, был уже час ночи, дневник все так же лежал у меня на коленях, но уже заполненный моей рукой. Вчерашней записи как не бывало, а на ее месте появилась новая — о завтрашнем дне.
5 июля, воскресенье
Не надо было говорить Уэсли о папе.
Эту фразу я прочитала несколько раз. Кто такой Уэсли?
Глава двенадцатая
Надпись на стене
Полагаю, когда я заснула, мне привиделось во сне именно то, что должно было привидеться.
Я лежала в постели, и в голове у меня крутилась запись, прочитанная в дневнике, когда я была в замке, прежде чем эта запись была стерта следующей. К счастью, я прочитала ее столько раз до того, как фразы исчезли со страниц, уступив место другим, что знала ее практически наизусть. Все, о чем я прочитала, сбылось. Неужели и завтра будет то же самое? Неужели это чья-то злая шутка? Или я и вправду, как сказала сестра Игнатиус, пишу во сне всякую чепуху, которая по какой-то странной причине сбывается?
Мне приходилось слышать, что некоторые люди засыпают и начинают творить разные не свойственные им вещи. До меня доходили слухи о сонной эпилепсии, сверхъестественной сексуальности, беспроигрышной игре или даже самоубийственном лунатизме, то есть самоубийстве или убийстве во сне. Известно о нескольких знаменитых случаях, когда люди совершали убийства, а потом заявляли, что делали это во сне. Двое из таких убийц были оправданы, но с тех пор они должны были спать в одиночестве и за запертыми дверями. Не знаю, то ли Маи видела это в новостях, то ли мне запомнился эпизод из «Перри Мэйсона»
[49]
под названием «Дело племянницы-лунатички», из которого я почерпнула свои знания предмета. В любом случае, если такое возможно, тогда почему бы и мне, заснув, не писать в своем дневнике о том, что случится завтра?
Больше веры у меня было относительно лунатиков-убийц.
Зная сон, который должен был исполниться на следующий день — согласно записи Тамары-Из-Завтра, — я стала напряженно соображать, как его изменить, как сделать так, чтобы папа не превращался в школьного учителя, чтобы удержать его подольше и всерьез с ним поговорить. Мне даже пришло в голову придумать некий шифр, который был бы понятен только нам с папой, и каким-то образом вытащить папу из мира мертвых для прояснения неизвестных мне вещей. Это поглотило меня настолько, что я, естественно, увидела как раз то, о чем писала: то есть лицо моего папы, которое трансформировалось в лицо школьного учителя английского языка, потом мою школу, переехавшую в Америку, где я почему-то не могла говорить по-английски, потом яхту, на которой мы поселились. Отличие заключалось лишь в том, что меня постоянно просили петь ребята, учившиеся в Высшей школе музыки, но когда я открывала рот, из него не вылетало ни звука из-за случившегося у меня ларингита. Однако мне никто не верил, так как я слишком часто врала прежде.
Было еще одно отличие, куда менее приятное для меня, так как яхта, на которой я жила, что-то вроде Ноева ковчега, оказалась забитой людьми, как улей — миллионами пчел. В коридоры пробивался дым, но его никто не замечал, кроме меня, а люди продолжали есть, безостановочно набивать рот едой, сидя за длинными банкетными столами, как в фильме о Гарри Поттере, пока дым заполнял каюты. Единственной, кто видел это, была я, но никто не слышал меня, потому что из-за ларингита я потеряла голос. Ну прямо притча о мальчике и волке.
Кое-кто сказал бы, будто дневник оказался прав, а циник и вовсе предположил бы, что, позволив своим мыслям сосредоточиться на подробностях уже известного сна, я с неизбежностью увидела свой сон наяву. И я, как было предсказано, проснулась оттого, что Розалин с визгом уронила горшок на пол.
Откинув одеяло, я соскочила с кровати и упала на колени. Накануне я послушалась собственного голоса, посоветовавшего мне спрятать дневник под половицей. Если Тамара-Из-Завтра считала это важным, я не могла не последовать ее совету. Кто знает, почему она — или я — собиралась идти на все, желая скрыть игру своих гормонов? Может быть, Розалин решила сунуть нос не в свои дела, и она, или я, не написала об этом? Последние пару ночей я приставляла к двери своей спальни деревянное кресло. Конечно, Розалин этим не остановить, но, по крайней мере, ее визит не остался бы незамеченным. С тех пор она не видела меня спящей. Во всяком случае, насколько мне известно.
Я сидела на полу около двери и в который раз перечитывала последнюю запись в дневнике, когда услышала шаги на лестнице. В замочную скважину я увидела, как Розалин ведет маму наверх. Вскочив на ноги, я запела и заплясала, а Розалин, закрыв мамину дверь, постучалась ко мне.
— Тамара, доброе утро. У тебя все в порядке? — спросила она.
— Да-да, спасибо, Розалин. Внизу что-то упало?
— Ничего страшного. Это я уронила горшок. Ручка на двери начала поворачиваться.
— Нет, не входите! Я голая! — закричала я, рванувшись к двери и запирая ее.
— Ладно, ладно… — Упоминания о теле, особенно об обнаженном теле, смущали мою тетку. — Через десять минут будет готов завтрак.
— Отлично, — тихо произнесла я, не понимая, зачем ей врать. Мама спускалась вниз — это же здорово! Наверное, в нормальной семье из этого не делали бы ничего выдающегося, но только не в моей, да еще теперь.