Она поглядела на меня так, словно взглядом влепила мне пощечину.
— Ладно, ладно. Извините. Просто она такая… Не знаю… — Я стала подыскивать слово, которое подходило бы к тому, как я себя чувствовала в ее присутствии. — Собственница.
— Собственница, — повторила сестра Игнатиус. — Интересно. Не знаю почему, но мне стало приятно.
— Тебе известно значение этого слова?
— Конечно. Она хочет все иметь.
— Хм-м-м.
— Я хотела сказать, что она слишком заботится о нас, постоянно что-то делает. Кормит нас по триста раз на день по какой-то динозаврской диете, а мне бы хотелось, чтобы она успокоилась, отстала от меня и дала мне дышать.
— Тамара, хочешь, я с ней поговорю?
И тут меня обуял страх:
— Ни за что. Тогда она узнает, что я говорила с вами о ней. А я даже не поставила ее в известность, что мы познакомились. Вы моя страшная «грязная» тайна, — пошутила я.
— Что ж, — рассмеялась сестра Игнатиус, и у нее порозовели щеки. — Мне еще не приходилось выступать в такой роли.
Оправившись от смущения, сестра Игнатиус уверила меня, что не проговорится Розалин о нашем знакомстве. Еще немного времени мы посвятили дневнику, как и почему он появился у меня, и она еще раз сказала, что мне не надо волноваться, так как мой мозг испытывает большое давление и нет никаких сомнений, я сама сделала записи и забыла о них. Мне стало получше после этой беседы, хотя под конец я задумалась: а вдруг и правда с моим сном происходит что-то неладное. Если я во сне заполняю дневник, что еще я могу делать во сне? У сестры Игнатиус хватило сил убедить меня, будто все таинственное в моей жизни на самом деле такая же норма, как все святое и чудесное, поэтому не надо терзать себя с ответами, которые рано или поздно явятся сами, облака рассеются и все сложное станет простым, а странное — обыкновенным. И я поверила ей.
— Нет, ты посмотри, как хорошо стало! — воскликнула сестра Игнатиус, поглядев в окно. — Опять вовсю светит солнце. Надо поскорее навестить пчел.
Прежде чем отправиться в сад, я переоделась и стала словно круглый Мишлен-мен
[43]
.
— Зачем вы держите пчел? — спросила я, пока мы шли к ульям. — Например, если поешь в школьном хоре, то иногда можно пропустить уроки, когда принимаешь участие в конкурсе или хор зовут в церковь, скажем, на свадьбу учительницы. Будь я учительницей, ни за что не пустила бы на свою свадьбу противных маленьких пакостниц, которые превращают в ад каждый день моей жизни, чтобы они мелькали у меня перед глазами еще и в самый счастливый день. Я бы сбежала на Сент-Китс
[44]
или на Маврикий. Или в Амстердам. Там в шестнадцать лет уже разрешено пить спиртные напитки. Правда, только пиво. Ненавижу пиво. Но ведь разрешено, и я бы не стала отказываться. А вот замуж в шестнадцать лет я не пошла бы. Не знаю, разрешено ли там выходить замуж в шестнадцать лет. А вы должны знать, вам-то ваш муж об этом наверняка говорил.
И я подняла глаза к небу.
— Значит, ты поешь в хоре? — спросила сестра Игнатиус так, словно не слышала больше ни слова из того, что я наговорила.
— Пою. Но только в школе. Никогда не участвовала ни в каких конкурсах. Один раз мы ездили в Вербьер кататься на лыжах, а во второй раз у меня был ларингит. — Я подмигнула сестре Игнатиус. — Муж маминой подруги врач, и он давал мне освобождения, когда я хотела. Думаю, он был неравнодушен к маме. Не хватало мне еще надрываться на их конкурсах, хотя наша школа всегда занимает первые места. Два раза мы победили на чем-то все-ирландском.
— А что вы поете? Мне больше всего нравилось слушать «Nessun Dorma»
[45]
.
— Кто это сочинил?
— «Nessun Dorma»? — Сестра Игнатиус изумленно посмотрела на меня. — Это одна из самых красивых теноровых арий Пуччини. — Она закрыла глаза и, покачиваясь, стала напевать мелодию себе под нос. — Ах, как я люблю ее! Конечно же, в исполнении великого Паваротти.
[46]
— Да, помню, такой жирный пижон, который пел с Боно
[47]
. Почему-то я всегда считала, что он знаменитый шеф-повар, а потом по новостям показали его похороны. Наверно, я его с кем-то перепутала — наверно, с поваром, который на Кулинарном канале готовит необыкновенную пиццу. Например, с шоколадом. Один раз я попросила Маи приготовить что-то подобное, так меня чуть не вырвало. Нет, его песни мы не поем. Мы поем «Заткнись и отпусти меня» «Тинг Тингс»
[48]
. Но у нас это звучало совсем по-другому и очень серьезно, не хуже оперы.
— Кулинарный канал? А я и не знала, что такой есть.
— Это спутниковое телевидение. У Розалин с Артуром его тоже нет. Вам наверняка не понравится, но там есть и Религиозный канал. Но не исключено, этот канал как раз понравится. Они там круглые сутки говорят о Боге.
Сестра Игнатиус улыбнулась, обняла меня за плечи, прижала к себе, и мы пошли в сад.
— Давай займемся делом, — проговорила она, когда мы приблизились к ульям. — Вот еще что. Правда, я должна была спросить об этом раньше. У тебя нет аллергии на пчелиные укусы?
— Понятия не имею.
— Тебя когда-нибудь кусали пчелы?
— Нет.
— Хм-м-м. Ладно, Тамара. Несмотря на все принятые меры, пчела все же может случайно тебя укусить. Да не смотри на меня с таким ужасом. Или отправляйся к Розалин. Уверена, она угостит тебя вкусными говяжьими ножками, чтобы тебе было не скучно дожидаться обеда.
Я промолчала.
— От одного укуса ты не умрешь, — продолжала она. — Конечно, если у тебя нет аллергии, но я все же намерена рискнуть. На это у меня смелости хватит. — И она озорно сверкнула глазами. — На укушенном месте появится небольшое вздутие, которое будет немного чесаться.
— Как комариный укус?
— Правильно. А это окуриватель. Сначала я запущу в улей дым, а потом мы посмотрим, что там и как.
Сестра Игнатиус начала действовать, а я с изумлением наблюдала, что все прочитанное мною утром в дневнике происходит в действительности, разворачивается словно сценарий. Тем временем сестра Игнатиус продолжала окуривать улей.