Наконец отыскался ключ.
— Сестра Игнатиус, вы темная лошадка, — поддразнила я ее.
И мы обе рассмеялись. Пока монахиня открывала тяжелый переплет, сердце у меня трепетало от волнения. Зои и Лаура говорили, что не надо это делать, и я слушала их, пока новая Тамара не прогнала своих бывших подружек взашей. Однако стоило сестре Игнатиус открыть замок, и мне опять стало не по себе, да еще я разозлилась оттого, что в книге ничего не было. Страницы были чистыми.
— Хмм-м-м… Посмотри-ка, — произнесла сестра Игнатиус, переворачивая толстые, немного пожелтевшие, с неровными краями страницы, которые выглядели так, словно были сделаны в другом времени. — Пустые страницы ждут, когда их заполнят, — проговорила она таинственно.
— Как странно.
Я округлила глаза.
— Более странно, чем если бы они были заполнены. Тогда ты точно не могла бы воспользоваться книгой.
— Но тогда я могла бы ее прочитать. И она по праву называлась бы книгой, — парировала я и вновь почувствовала разочарование.
— А ты предпочла бы получить уже прожитую жизнь? Чтобы ты могла сесть где-нибудь в уголке и прочитать ее? Тамара, неужели тебе не хочется прожить свою жизнь? — спросила она, и в глазах у нее засветилась улыбка.
— Но она же у вас в руках, — сказала я, отступая на пару шагов и не желая получать обратно книгу, которую столько времени прижимала к груди, так как чувствовала себя обманутой.
— Нет, дорогая. Это твоя книга. И ты должна использовать ее по назначению.
— Не буду писать. Ненавижу ее. Она бьет меня по пальцам. И у меня от нее болит голова. Я предпочитаю послания по электронной почте. Нет, не могу. Она принадлежит передвижной библиотеке. Надо вернуть ее Маркусу. Я должна с ним встретиться и отдать книгу обратно.
Я заметила, что к концу моего монолога голос у меня стал тише. И я неловко попыталась скрыть улыбку.
От сестры Игнатиус ничто не могло укрыться, и она насмешливо наморщила лоб.
— Что ж, ты можешь повидаться с Маркусом и обсудить книгу, — поддразнила она меня. — Он решит, и я так думаю, что кто-то, верно, отдал дневник в библиотеку, приняв его за настоящую книгу.
— Если я возьму его, то не получится, что я нарушаю Заповеди или что-нибудь еще?
Сестра Игнатиус закатила глаза, и, несмотря на плохое настроение, я не могла не усмехнуться.
— Мне нечего писать, — сказала я на сей раз куда менее агрессивно.
— Всегда что-нибудь да найдется. Запиши свои мысли. Уверена, у тебя много разных мыслей.
Я взяла книгу обратно, всем своим видом показывая, насколько она мне неинтересна, и произнесла целую речь о том, что только дураки ведут дневники. Однако, несмотря на это, я с удивительным облегчением вновь ощутила книгу в своих руках. Это было правильно.
— Пиши все, что у тебя на уме, — сказала сестра Игнатиус, показывая рукой на висок. — И здесь, — добавила она, показывая на сердце. — Один великий человек назвал это «тайным садом». У всех людей есть такой сад.
— Это был Иисус?
— Нет. Брюс Спрингстин
[37]
.
— Сегодня я нашла вас, — улыбаясь, произнесла я. — И вы, сестра, больше не тайна.
— Ну вот, ты поняла. Всегда приятно делиться своими тайнами с кем-нибудь. — Она показала на книгу: — Или с чем-нибудь.
Глава девятая
Долгое прощание
Сумерки уже сгустились к тому времени, когда я вернулась в дом у ворот, да и желудок давал о себе знать, так как в последний раз я ела днем, когда мама Зои накормила нас американскими блинчиками с черникой. Опять Розалин стояла в дверях, высматривая меня, и, когда она поворачивала голову то вправо, то влево, каждую минуту ожидая моего появления, словно из пустоты, у нее было постаревшее, расстроенное лицо. Сколько же времени она простояла так?
Заметив меня, она встрепенулась и стала машинально разглаживать юбку от платья шоколадного цвета с зеленой веткой от подола до воротника. Возле груди сидела бойкая птичка, и еще одну я потом заметила рядом с левой ягодицей. Не думаю, что дизайнер нарочно сотворил подобное, просто рост Розалин сыграл с ней злую шутку.
— Ну наконец-то, детка.
Мне хотелось бросить ей, что я уже не ребенок, но, скрипнув зубами, я изобразила улыбку. Ясно, что надо быть терпимее с ней. Сегодня, Мэтью, я буду Тамарой Добренькой.
— Твой обед в духовке. Больше нельзя было ждать. Я слышала, как его желудок взывает ко мне из руин.
Слова Розалин вызвали во мне нешуточное раздражение. Во-первых, я обратила внимание, что она никогда не называет Артура по имени; во-вторых, наши пререкания опять и опять крутились вокруг еды, и, в-третьих, она назвала замок руинами. Вместо того чтобы топнуть ножкой, Тамара Добренькая улыбнулась и ласково проговорила:
— Спасибо, Розалин. Дайте мне пару минут, и я буду готова.
Я уже хотела было двинуться к лестнице, но меня остановило почти незаметное движение, разворот, и, как это бывает у бегуна, когда он уже почти слышит грохот стартового пистолета, я застыла на месте. Не глядя на Розалин, я ждала, что она скажет.
— Не беспокой маму, она спит.
Она уже не сдерживала себя в страстном желании услужить. Мне было трудно понять ее, но, наверное, и она не могла понять меня. Короче говоря, Тамара Не-Слишком-Добренькая зашагала наверх по лестнице. Тихонько постучавшись в дверь маминой спальни и не обращая внимания на обжигавший меня взгляд Розалин, я не стала ждать приглашения и вошла внутрь.
В комнате было темнее, чем прежде. Несмотря на опущенные занавески, сюда все же про никали лучи солнца, которые к вечеру сделались мягче и слабее. В первый раз за последний месяц мама была похожа на мою маму, но не из-за ее материнских инстинктов. Она была укрыта по грудь желтым одеялом, руки вытянуты вдоль тела и крепко прижаты к бокам, как будто гигантский паук скрутил ее в своей паутине, намереваясь убить и съесть. Только Розалин могла так уложить маму, потому что самой маме это было бы не под силу, она не смогла бы так плотно подоткнуть одеяло. Тогда я освободила ее из жуткого плена, положила поверх одеяла ее руки и опустилась на колени возле кровати. У мамы было такое мирное выражение на лице, словно она сделала себе любимую свежую маску, намазалась йогуртом и расслабилась, принимая спа-процедуру. Она лежала не шевелясь, и я даже наклонилась над ней, желая удостовериться, что она дышит.
Потом я долго смотрела на нее, на ее светлые волосы, рассыпанные на подушке, на длинные ресницы, отбрасывающие тени на идеально сохранившуюся кожу. Слегка раздвинув губы, она тихонько выдыхала теплый, сладкий воздух.