Девушка снова помолчала.
— Лексей Софроныч, как об этом узнал, за ружье схватился, хотел мельника убивать, мужики его насилу удержали. Лизавету вся станица хоронила, а Емельян Григорьевич, мельник, на это время уехал куда-то, не показывался. Потом вернулся, аккурат перед самым полнолунием следующим, и Прасковья решилась. Не стала ждать, когда он снова посватается, а ночью сама к мельнице пришла.
Холодный червячок в животе Мишки вырос до размеров половозрелого удава, но парень зачарованно слушал страшный рассказ подруги.
— Пришла она к мельнице, затаилась, а незадолго до полуночи смотрит, выходит Емельян Григорьевич из дому да прямиком в лес. Прасковья за ним. Тихо шла, неслышно, не прознал мельник, что подглядывают за ним. Вышли они на поляну, лунным светом залитую, а посреди поляны пень стоит старый, но крепкий. Мельник подходит к пню и достает огромный нож. А Прасковья из-за дерева смотрит, трясется от страха вся. Емельян Григорьевич скидывает одежду, втыкает нож в пень да как прыгнет через него! Прасковья глядь, а вместо мельника с той стороны пня волк огромный появился!
— Врешь! — Мишка произнес это из бравады, на самом деле парень чувствовал себя не очень уверенно.
— Не хочешь, не верь, — отрезала Анна. — В ту ночь в соседней станице волк двух лошадей задрал. И конюха. Только это было его последнее злодейство.
— Тетка Прасковья, конечно, станичникам все рассказала?
— Нет, — медленно ответила девушка, — она поступила по-другому. Когда оборотень по своим делам подался, Прасковья еще долго не могла в себя прийти, дрожала, плакала, а потом прокралась к пню да нож-то мельницкий из него вытащила. И домой побежала.
— Нож-то ей зачем?
Черные глаза девушки чужим взглядом пробежали по лицу Мишки.
— Затем, что, когда она нож вытащила, Емельян Григорьевич потерял всякую возможность снова человеком обернуться.
Парень проворчал что-то неразборчивое.
— Когда мельник к пню вернулся, он сразу понял, кто его тайны лишил. Следы учуял и к Прасковьиному дому пришел, да только ждали его там. Прасковья всех своих предупредила, Лексей Софроныч, отец ее, кузнеца позвал, Игната, вместе оборотня и заловили.
— Как же они его заловили? — недоверчиво прищурился Мишка. — Он же оборотень!
— Так и заловили, — со всей серьезностью ответила Анна. — Игнат слова знал нужные да и здоров был. Два дня оборотень в яме сидел да выл так, что вся станица от ужаса заходилась. А на третий день кузнец Игнат цепь сковал особую, и теперь Емельян Григорьевич сторожит Прасковьин дом. А мельницу люди сожгли.
— М-да, история. — Мишка провел рукой по роскошным черным волосам девушки. — Теперь понятно, почему тетка Прасковья на этих делах двинутая.
— И почему она меня не любит, — задумчиво добавила Анна.
— А ты-то здесь при чем?
Черные, чернее ночи, глаза девушки остановились на лице Мишки.
— Потому что мельник тот, Емельян Григорьевич, моему деду братом родным приходился. И тетка Прасковья нашу семью с тех пор не жалует.
— Да ерунда это все. — Мишка скептически посмотрел на полную луну и потянулся к алым губам девушки. — Ань, давай, а?
— Тебе бы все одно. — Девушка охотно ответила на поцелуй, но твердо остановила тянущуюся к шортам руку парня.
Константин
— Костик, я тебе обещаю, это дело не просто выгорит, оно потрясет весь русский ювелирный бизнес! — Штанюк возбужденно облизнул губы. — Ты войдешь в историю!
— Мне истории как раз не нужны, — усмехнулся Куприянов, перебирая черные четки. — То, что ты предлагаешь сделать, потребует слишком больших усилий. Я не уверен, что смогу сейчас позволить себе это.
— Время есть. Два дня. Посчитай, прикинь. Но, говорю честно, такой возможности может больше не представиться! — Григорий Штанюк, довольно известный и довольно успешный брокер, округлил глаза.
Операция, которую предлагал провести Григорий, была рисковой. Даже слишком рисковой. Но в случае успеха фирма Куприянова не просто становилась номером один на русском ювелирном рынке, а начинала превращаться в монополиста. Штанюк, кожей чувствующий большие комиссионные, названивал Константину все утро и, наконец, сумел вытащить его на деловой ленч на открытую веранду «Эльдорадо», где и изложил свой план.
— Ты их всех подомнешь!
— Или меня подомнут, — буркнул Куприянов, прищурившись на видневшийся из-за Москвы-реки Кремль.
— Ты же крепкий, Костя, — промычал Марик Марципанский, отрываясь от тарелки. В отличие от собеседников, ограничившихся кофе и сладкими рогаликами, Марципанский, воспользовавшись случаем, сделал более чем плотный заказ — салат, холодные закуски, горячее — и теперь уплетал за обе щеки. — Когда это ты отказывался рисковать?
— Когда мне не давали время просчитать все варианты, — пожал плечами Куприянов.
Штанюку Константин доверял. Не полностью, разумеется, но достаточно, чтобы работать на бирже только через него. А вот Марика Куприянов недолюбливал.
Марципанский был правнуком Соломона Марципанского, революционера и героя гражданской войны, и никогда не уставал рассказывать, особенно между четвертой и шестой рюмками, что его блистательный прадедушка был одним из немногих военачальников, получивших в лихие революционные годы целых два ордена! Один из них засиял на груди Соломона Моисеевича после подавления Кронштадтского восстания, а второй образовался за то, что Марципанский посоветовал Тухачевскому использовать против тамбовских крестьян боевые отравляющие вещества и сам обеспечил их наличие в победоносных карательных отрядах. Были в биографии героя и реальные боевые сражения, но о том, как маршал Пилсудский гнал красных собак от берегов Вислы, он вспоминать не любил. В тридцать седьмом году, когда зарвавшегося Соломона пристрелили подельники, Марципанские перебрались под Караганду, поближе к выдающимся коммунистическим стройкам, о которых так любил вещать с высоких трибун покойный Соломон Моисеевич. Тяжелый быт строителей светлого будущего не увлек семейство, и, воспользовавшись первой же оказией, Марципанские вернулись в обжитую Москву, рассказывая на каждом углу о необычайном героизме расстрелянного предка. Рассказы помогли Марику устроиться в приличный институт, подепутатствовать пару лет на региональном уровне, а затем, когда трогательная история репрессированных перестала вызывать слезы жалости у избирателей, открыть маленькую брокерскую Контору. Его деловая репутация не вызывала у Куприянова особого восторга.
— Но мы же даем тебе время, — дожевывая жаркое, удивился Марик.
Константин холодно посмотрел на его сальные губы:
— Два дня — это не время.
— Раньше тебе хватало и двух часов, — буркнул Штанюк.
— А кто разработал операцию? — неожиданно спросил Куприянов. — Ты?