— Вам сюда, — гарка указал на дверь, которой — Турчи мог в этом поклясться — только что здесь не было. Нимруд покачал головой, хотел еще что-то уточнить у своего провожатого, но тот как будто испарился. Гарка был — двери не было, дверь появилась — гарка исчез. А с другой стороны, ну что взять с навов?
Собрав остатки того, что шасы называют мужеством, Нимруд тихонько постучал, чуть-чуть помялся в нерешительности под дверью и наконец решился войти…
— Добрый день, комиссар! — Турчи улыбался и смотрел с надеждой.
— Добрый день! Признаться, я вас заждался… — Рабочий стол комиссара пустовал, компьютер выключен. Сантьяга сидел в неглубоком кресле в противоположном конце кабинета и читал толстую книгу в тисненом кожаном переплете.
— Я страшно, страшно извиняюсь! — В больших глазах Нимруда отражалось все раскаяние шасского народа решительно во всем. — Но вы-таки сами разрешили этому ужасному командору меня допрашивать.
— Присаживайтесь, господин Турчи, — вздохнул комиссар, жестом указывая на место рядом с низким простеньким столиком из матового, почти непрозрачного стекла.
Шас энергично закивал и поставил кейс на столик, мягко щелкнули замки. И стал один за другим, с великой бережностью, раскладывать перед Сантьягой маленькие изразцы.
— Ручная штучная работа, комиссар! Ваш новый камин будет настоящим произведением искусства! Вы не пожалеете, что обратились в «Оранжевую Шиншиллу»!
Александр Зимний
Я не сошел с ума
21 ноября
Сегодня мне принесли ежедневник. Он большой, приятно пахнет, у него мягкая кожаная обложка, и он показался врачам достаточно безопасным. Нет, не то чтобы они меня боялись — я никогда не давал повода, улица тогда была освещена очень ярко — просто врач посоветовал мне вести дневник. Я иногда забываю, что делал вчера — доктор говорит, что это эффект от лекарств и, когда я выйду отсюда, все будет в порядке. Но сейчас посоветовал записывать в дневник все, что со мной происходит. Маленьким карандашом. Чтобы потом перечитать и вспомнить.
Наверное, он прав.
В первый раз, когда я понял, что не помню всего понедельника, я почувствовал себя отвратительно. Пытался устроить скандал, но мне объяснили, что «Периодиол»
[7]
имеет свойство вызывать такой эффект. Значит, я переживу это. Все равно я не уверен, что они сумеют меня вылечить. Как можно вылечить здорового человека?
Они просто не видели того, что видел я.
Может, мне стоит писать обо всем? Все равно больше здесь нечем заняться. Очень трудно находиться там, где тебя окружают больные люди, и самому остаться в здравом рассудке по улице шел тот самый мужчина. Но мне нужно собраться и пережить это. Если бы не мать, я бы вообще не дал согласия на лечение, но она очень испугалась, и я решил, что могу позволить себе отдохнуть. Здесь неплохо, только память подводит, но дни все равно одинаковые, как клейкая лента — к ней мухи клеятся и мрут — дни тянутся один за другим, и на самом деле не очень важно, что я делал вчера — завтра буду делать то же самое.
Недели две назад я еще не мог совладать с собой, постоянно вспоминал о Лизе, а сейчас как-то проще все стало, пусть и не на своих местах, но проще. Лиза, моя замечательная, солнечная, волшебная Лиза. Я вклеил фотографию в дневник — медсестра любезно принесла клей — белый клей-карандаш, — и я вклеил фотографию в дневник. Лиза на ней очень красивая. Я там себе не нравлюсь. Фотограф настоял на этом странном зонте — он прозрачный, а светило солнце — ну какой от зонта прок, когда светит солнце?
Фотограф был необычный. Его звали Заим… Заим… Заим Томба! Лиза сказала, что он хороший фотограф, хоть и начинающий, он согласился сделать фотосессию нам на память. Два часа мы сидели на лестнице в разных позах, два часа становились «так и вот так, и еще чуть вправо», а потом Лиза горячо благодарила Заима и была счастлива, неся в руках ворох свежеотпечатанных фотографий. Эту она едва не потеряла, просматривая. И только эта фотография сохранилась. Потому что эту фотографию я оставил у себя.
Пора ложиться спать, мне уже сделали укол и дали таблетки. Медсестра пожелала приятных снов и через пять минут зайдет проверить, сплю ли я.
Я положу дневник рядом с собой. Чтобы не забыть о нем завтра.
22 ноября
Чуть не забыл о дневнике. Его убрала сестра, когда я ходил на завтрак и процедуры, а я вспомнил о нем только сейчас. Перечитал все, что писал вчера, пришлось вычеркнуть лишние фразы — они забегают в текст сами… наверное, я их думаю. Попробую быть внимательнее.
Все-таки надо написать о чудовище. И о Лизе. Но сначала о чудовище, потому что оно первое случилось поезд несся прямо на нее, и лицо машиниста, а уже потом все остальное. Я когда вспоминаю Лизу… Мне кажется, что мы были созданы друг для друга. Она и я. А тогда был очень яркий день. Солнечный и теплый. Это был май, и поэтому в Подмосковье все цвело. У брата Лизы — что удивительно, он рыжий, в отца, а вот Лиза русая, мне всегда нравились ее волосы — дом в одном из новомодных таун-хаусов, и мы приехали к нему, как Лиза сказала, «для важного разговора». Но только мы вошли во двор, как за нашими спинами оказалась обнаженная девушка. Красивая блондинка с голубыми глазами. Она внимательно посмотрела на брата Лизы. А он смотрел на нее, кажется, со страхом. Лиза обернулась. Она молчала, но я видел, что она еле сдерживается. Девушка шагнула вперед, тихо и холодно сказала: «Это последнее предупреждение» — и резко кинулась к нам. Откуда в ее руках было столько силы, я не понял. Я сумел поймать Лизу, но ударился головой об угол дома и, уже теряя сознание, увидел, как девушка меняется, превращаясь в огромное чудовище с лысой головой, сильными ногами и страшными когтями. Чудовище ударило брата Лизы, распороло ему плечо и грудь. А потом я провалился в темноту.
Когда я пришел в себя, то сразу спросил, жив ли Ричард? И куда делось чудовище? Лиза странно смотрела на меня. Она покачала головой и сказала, что не было чудовища и с братом все в порядке. Ему пришлось срочно уехать по делам, а я был без сознания несколько часов — пришлось вызвать «Скорую». И еще она сказала: «Наверное, это жара. Или переутомление — мы в последние ночи плохо спали».
Но я же все видел. Я во сне потом не раз видел эту девушку. Как быстро она меняется — стремительно, почти красиво, превращаясь в уродливого монстра, колеса поезда такие тяжелые, который мог нас всех убить.
А Лиза мне не поверила. И Ричард на следующий день приехал к нам живой и здоровый, и на его плече не было ран. Значит, мне и на самом деле могло привидеться из-за удара.
Мысли в голове странные. Они текут как-то необычно размеренно. Словно не мои. Но это пройдет, лекарства не будут действовать вечно, и скоро я выйду отсюда. Через пару месяцев обязательно.