Ветер злорадно взвыл в ушах, бросил в глаза горсть брызг. Застоявшийся Фантом летел галопом, как на крыльях, и Рита пригнулась к холке коня, отдаваясь ритму бешеной скачки.
Старец Никодим и отец Алексей молились за ее исцеление… но возможно, вдруг вспыхнула мысль, для того, чтобы она снова могла ходить, кому-то тоже пришлось скакать на белой лошади по кромке прибоя, преодолевая хлесткий стылый ветер.
* * *
Станция «Новослободская», Московский метрополитен,
24 сентября, четверг, 0.17
Зеленью, кармином и лазурью светились витражи «Новослободской».
— Я, наверное, об этом пожалею, — Сергей по очереди трогал разноцветные стекла одного из них.
— О чем? Что не поверил мне четыре года назад?
— Нет, что сейчас верю… Алексей, лучше найди кого-нибудь, кого стоит спасать. Вот как наша малышка, — он щелкнул ногтем по винно-красному фрагменту витража.
— Девочку спасаешь ты. И спасешь.
Пальцы геоманта выбили сложную дробь на апельсиновом стеклышке.
— Думаешь, это что-то изменит? — ровно проговорил он.
— Конечно. Добро всегда возвращается сторицей.
— Не надо ни добра, ни зла… Ладно. Пора двигаться дальше, поезда скоро перестанут ходить.
— А на этой станции что нужно сделать?
Ладонью с растопыренными пальцами геомант на несколько секунд накрыл слабо светящийся пятиугольник белого стекла.
— Я уже все сделал. Идем.
У перехода на кольцевую Сергей остановился, и оглянувшийся монах увидел на его лице тень неуверенной улыбки.
— Алексей, ты даже не представляешь, как я тебе на самом деле благодарен.
Тоскливо, тускло — не иметь.
Горько — иметь и потерять.
Страшно — жить, каждый день ожидая потери.
Четыре года, Меняла, большего тебе не было дано.
Помнишь? Через четыре года ты стоял в холле Онкологического центра. Почерк, которым была исписана медицинская карта жены, расшифровке не поддавался; ты листал страницы, пытаясь что-нибудь понять. Вклеенный в карту отпечатанный лист можно было хотя бы прочитать — но смысла в тексте не было. Не могло, не должно было быть.
«Рабдомиосаркома задней стенки левого предсердия… створки митрального клапана… метастазы в заднее средостение…»
Не могли, не должны были находиться на одной странице слова «Виноградова Алена Дмитриевна» и «метастазы».
Помнишь? Ты продирался через диагноз, как сквозь колючую проволоку, русские слова мешались с латинскими, а смысл ускользал по-прежнему.
«Tumor cordis casus unoperabilis».
Cordis. Кардиология, кардиограмма — сердце.
Casus. Казус и есть. Случай.
Unoperabilis. Неоперабельно.
— Малолетка, — ты схватил за плечо пробегающего мимо студента, — что такое «тумор»?
— Опухоль. Рак, например, или другая. Пустите, а?
Пальцы разжались сами собой.
— Я изменю для тебя мир, Аленка, — выдохнул ты сквозь стиснутые зубы.
* * *
Москва, Якиманская набережная
24 сентября, четверг, 0.39
— Володя, остановите, — сказала Вера Куприянова шоферу. — Подождите здесь, дальше я пройду пешком.
Машина остановилась на набережной; Володя предупредительно открыл дверцу, и Вера плотнее запахнула легкий плащ: с канала тянуло зябкой сыростью. Прихватив сумочку, она неторопливо направилась в сторону Малого Каменного моста. Отец Алексей говорил, время очень важно; Вера приехала заранее, чтобы не опоздать.
В чернильно-черной воде тонули отражения горящих фонарей. На середине моста женщина остановилась и облокотилась о перила; достала из сумочки небольшой мешочек и пересыпала в ладонь его содержимое.
Просьба священника была странной, но она не задавала вопросов. Однажды помогли ей, сегодня что-то хорошее сделает она, и пусть ей непонятно происходящее. «Благослови тебя Бог», — сказал отец Алексей в ответ на ее согласие, и Вера услышала в голосе священника облегчение и радость.
Пора. Время.
Женщина разжала ладони, и семнадцать розовых жемчужин, которые еще утром были роскошным колье, украшавшим витрину ювелирного бутика, упали в Водоотводный канал.
* * *
Станция «Площадь Революции», Московский метрополитен,
24 сентября, четверг, 0.39
Бронзовая овчарка тянула умную морду. Каждый второй, проходящий мимо нее, норовил погладить на счастье собачий нос, и он, за много лет отполированный прикосновениями, сиял золотом на фоне темной бронзы.
Монах и Меняла стояли напротив.
— Мне никогда раньше не приходилось видеть геоманта за работой, — задумчиво проговорил Алексей. — Странное ощущение. Как будто все не по-настоящему.
— Я делаю только небольшую часть того, что должно быть выполнено. Остальным занимаются твои помощники. Пока все идет, как надо.
— Откуда ты знаешь?
— Слышу, — Сергей отрешенно смотрел в пространство.
— Слышишь?
— Слышу. Вижу. Чувствую запах. Я не могу объяснить, Алексей. Мир меняется, — он тряхнул головой, сбрасывая оцепенение. — Сидел со мной под Курском мужик, так он ушами шевелить умел. На спор показывал, за деньги. А объяснить, как это делает, не мог.
Веселье в голосе спутника показалось Алексею неуместным. Что-то происходило с геомантом: в глазах появился блеск, опущенные плечи расправились; действовал ли так на него творимый аркан или нелегкий их разговор, — священник не знал. И не знал, к добру перемена или к худу.
— Неудачное сравнение. Сергей, что с тобой творится?
— В Луге опрокинули лоток с помидорами. В озеро Сенеж выпустили пять десятков гуппи. Со мной все в порядке. В Водоотводный канал…
Оборвав фразу, он быстро шагнул вперед и, оттолкнув какого-то парня, на минуту прижался лбом к носу бронзовой собаки. Алексей на всякий случай встал рядом. Несколько человек, проходящих мимо, наградили их недоуменными взглядами, но мешать никто не стал.
— Жемчуг. В какой-то канал, — Сергей отошел от статуи. — Хорошие у тебя друзья.
— Та женщина перенесла тяжелое испытание, — сухо проговорил монах. — Но нашла силы выстоять с Божьей помощью и жить дальше. Не вижу ничего смешного.
Чертовщинка, плясавшая в глазах геоманта, поугасла, затаилась.