— Мы направлялись в Кампече, — сказал де Агилар. — Это к северу отсюда, на западном побережье полуострова. Но нам не хватит еды и воды, чтобы туда добраться, поэтому мы зайдем в город Тулум, так назвал его мой двоюродный дед из-за окружающей его со всех сторон стены. Местные жители называют его Зама, что означает «рассвет», и мы только что увидели почему. Ночью аборигены предупреждают корабли о скалах, и плавать здесь достаточно безопасно. Если вы отвернетесь от солнца и посмотрите по левому борту, то увидите огонь, который горит в башне, стоящей на берегу моря.
— Значит, это огонь? А я все пытался понять, что это такое. Не думал, что дикари имеют представление о маяке.
— У них есть много того, что мы даже представить себе не можем по рассказам о них. Королю выгодно, чтобы мы считали их примитивным народом и могли демонстрировать им свое презрение. Мой дед сначала думал, что они невежественные дикари, пригодные лишь для того, чтобы стать рабами во славу христианства. Его товарищ Гонсало Герреро раньше его понял, что это не так, и тридцать лет сражался вместе с местными жителями против Испании.
— И тем не менее вы приплыли сюда, чтобы покорить их?
Де Агилар покачал головой.
— Ничего подобного. Я хочу, чтобы мы и они стали богатыми в новом мире, который уничтожит старый. Те, кого вы называете дикарями, совсем не глупы. Они выкрасили весь свой город в кроваво-красный цвет в качестве предупреждения соседям, чтобы те на них не нападали, а с другой стороны обезопасили побережье при помощи таких инженерных достижений, что наши архитекторы заплакали бы от зависти. Маяк, огонь которого вы видите, представляет собой вовсе не грубую колонну, какие встречаются вдоль берегов Англии и Испании, это пирамида с квадратом в основании, размерами и красотой не уступающая нашим соборам. Резьба и настенная роспись своим великолепием и сложностью превосходят египетские. Их письменность так же недоступна нашему пониманию, как и картины на стенах пирамид. А главное, люди, создавшие все это, живы и могут рассказать нам, что означают их рисунки, в то время как египетские древности остаются за гранью нашего понимания.
— А они станут нас учить? Или намерены с нами сражаться, как это произошло с Эрнаном Кортесом?
Де Агилар вычистил грязь из-под ногтя и, подняв голову, сказал:
— Я надеюсь, что они не станут с нами воевать, но уверенности у меня нет. Зама находится на берегу океана, обращена к востоку, и жители города каждое утро видят красоту, которая благословила нас только сейчас. Мне бы хотелось думать, что, купаясь каждый день своей жизни в сиянии восходящего солнца, они больше расположены к фермерству, а не к войне, но я могу ошибаться.
— В таком случае, если вы ошибаетесь, нам следует приложить усилия и воспользоваться тем, что у нас есть сейчас.
Оуэн скользнул вниз вдоль мачты и сел лицом к солнцу. Откинув голову назад, он закрыл глаза, и привычное голубое сияние неба исчезло. На мгновение в его сознании вспыхнул не имеющий границ внутренний свет живого камня, а затем его края окрасились в красный цвет, едва различимый, но этого хватило, чтобы Оуэн уловил предупреждение.
— В какой бы цвет местные жители ни красили свои стены, — сказал он, не открывая глаз, — мне кажется, что они не единственная опасность, которая нам угрожает.
— Совершенно верно. Если мне сказали правду, в Заме есть священник, который уступает лишь епископу Юкатана в своем желании установить власть инквизиции в Новой Испании. Он иезуит и видит снижение влияния его родной церкви в Европе в том, что немцы, шведы и англичане грабят монастыри и забирают у них золото. Он мечтает наполнить церковные сундуки сокровищами Нового Света. Естественно, он не говорит об этом открыто; в своих письмах домой он пишет, что стремится привести языческие души к Богу и таким образом спасти их от вечного пребывания в адском пламени. Чтобы добиться своей цели, он готов подвергнуть смерти на костре столько безбожников, сколько потребуется, ради очищения их священным огнем.
Де Агилар замолчал, и Оуэн услышал шорох одежды, когда капитан к нему повернулся.
— Соблюдайте осторожность, друг мой, — проговорил он тихо своим красивым голосом. — Многие из тех, кто встретил смерть на костре, не владели черепом из чистого хрусталя, который могли бы прихватить с собой на казнь.
Его слова поразили Оуэна своей неожиданностью. Он открыл глаза и взглянул на невообразимо голубое небо.
— Как давно вы знаете?
— Почти неделю. Если вы помните, перед вторым, еще более страшным тайфуном выдалась спокойная ночь. Во время обеда я извинился и вышел. Я не жду от вас прощения, но вам следует понимать, что я не готов рискнуть своим кораблем и людьми и пуститься в незапланированный, да к тому же не слишком хорошо разведанный путь, не зная, для кого или чего это делаю.
— И потому вы отправились в мою каюту и нашли там камень?
— Он лежал на видном месте, словно ждал, что я его найду. Я к нему не прикасался; это было бы святотатством, но я почувствовал его расположение, какое до сих пор встречал только со стороны Глухого Педро, который научил меня всему, что я знаю про море, и который до сих пор радуется мне, точно любимому внуку, когда я его навещаю.
Оуэн немного повернул голову, чтобы видеть своего собеседника.
— Все люди, кого я встречал, за исключением Нострадамуса, либо боялись этого камня, либо мечтали им завладеть. Являетесь ли вы еще одним исключением или камень растерял свою силу и больше не может влиять на умы людей?
Между ними повисло молчание, которое нарушал лишь шорох волн, ударяющих в борт корабля. Наконец де Агилар сказал:
— Если бы у меня была жена, наделенная исключительной красотой и мудростью, такая, в которой вы бы видели все, что мечтали увидеть в женщине, вы бы захотели забрать ее у меня?
— Я бы ничего не желал у вас забрать, в особенности свободное сердце, отданное по доброй воле.
— В таком случае почему я должен поступать иначе? Камень, вне всякого сомнения, принадлежит вам, во всех отношениях. Это не означает, что я не хотел бы им владеть, но я не позволю себе этого хотеть.
— Ваша честность заставляет меня устыдиться самого себя, — смущенно проговорил Оуэн. — Вы капитан этого корабля, и я обязан вам жизнью. Более того, я видел, как вы обращаетесь со своими людьми, и уважаю все, что вы делаете. Я ни за что не стал бы утаивать от вас правду, но…
— Но всегда трудно понять, кому можно доверять, а кому нет, я знаю. А возможно, дело в том, что вы не хотите отягощать своих друзей таким знанием.
Оуэн не рассматривал Фернандеса де Агилара как своего друга и не представлял себе, что тот может относиться к нему именно так. Но сейчас, когда слова были произнесены, после всего произошедшего сию минуту он понял, что это правда, и даже сумел увидеть, как развивалась их дружба из серии ничего не значащих разговоров, которые, однако, имели огромный смысл и были пронизаны искренностью, и как он медленно, постепенно научился уважать этого человека.