Когда Экстон наконец оставил ее в покое и поднялся опустив подол рубашки, Линни трепетала, словно осиновый лист на холодном ветру.
— Отправляйся к своему брату. Можешь переносить его куда угодно, только не в главную башню. Я не потерплю его присутствия поблизости от себя. И еще, Беатрис, — Экстон со значением на нее посмотрел, и хотя его глаза просветлели, твердостью они по-прежнему напоминали вулканическое стекло. — Я хочу, чтобы ты почаще обо мне вспоминала. Скажем, всякий раз, когда будешь чувствовать у себя между ног мой подарок. Временами он тебе будет мешать, но скорее, однако, напоминать о подаренном мною тебе наслаждении.
И снова он устремил на нее взгляд, в котором были и вызов, и чувственность, и вся мудрость мира.
«Отправляйся к своему брату» — так, кажется, сказал. Что ж, она не стала просить себя дважды. Торопливо одев платье и туфельки, она бросилась из комнаты вон. Но, оказавшись у двери, все же не выдержала и оглянулась на странного этого человека, который со вчерашнего дня стал ее мужем.
Лишь в коридоре она позволила себе вздохнуть полной грудью.
Линни оправила на себе платье и, как могла, стянула на туфельках завязки. Прическа ее была в полнейшем беспорядке, а ногах не оказалось чулок. Что и говорить, она и впрямь походила на женщину, только что поднявшуюся с супружеского ложа. Слуги, во всяком случае, смотрели на нее во все глаза, не скрывая своего любопытства. Можно было не гневаться, что ее появление сделается главной темой разговоров в людской.
Линни, впрочем, было на это наплевать. Когда она спустиласъ по лестнице, потом шла по темному залу, пересекая двор, направляясь в караульное помещение, где находился ее брат, в голове у нее занозой сидела одна-единственная мысль — о золотых цепочках, свадебном подарке Экстона, которые касались внутренней стороны ее бедер при каждом шаге.
Кто она, в самом деле, такая? Худшая из грешниц? По-димому, так оно и есть. Ведь именно ей выпала доля выйти замуж за дьявола.
Глава девятая
Каждый день в замке, по мнению Линни, оказывался хуже предыдущего. Сначала замок пал, и она надела на себя личину собственной сестры. На следующий день пала она сама — под натиском человека, который был врагом ее рода. Казалось, самое страшное уже позади, но у Линни было такое чувство, что настоящие бедствия еще только начинаются. Мейнарда продолжала сжигать лихорадка, и он сильно ослаб, что уже само по себе было дурным знаком. Тем более следовало как можно скорее перенести брата в лучшее помещение. Хотя между ней и Мейнардом никогда не было особой привязанности, он неожиданно сделался для Линни своего рода символом. Она решила, что обязана спасти не только Беатрис, но еще и раненого брата.
Линни договорилась с Нормой и Фрайаном, чтобы они вместе с другими слугами помогли ей перенести Мейнарда в покои отца Мартина, которые находились рядом с замкововой часовней. Она промыла и перевязала брату раны и велела кормить его овощной похлебкой и хлебом, вымоченным в козьем молоке, — если, конечно, у него достанет сил проглотить хотя бы кусочек.
Но даже в самый разгар своих трудов Линни не забывала об украшенных рубинами цепочках.
Словно бы сам Экстон неотлучно находился рядом с ней и проводил пальцем по золотым змейкам — настолько сильно цепочки раздражали и возбуждали ее нежную промежность. Несколько раз Линни, доведенная до белого каления этой вынужденной лаской, хотела сорвать с себя это странное украшение, изломать и выбросить.
«Нет, — по зрелом размышлении решила она, — лучше отдать золотые обломки беднейшим из бедных, чтобы он хоть чем-то вознаградили себя за извращенные склонности своего нового хозяина. Они могли бы продать золотые звенья цепочек или рубины заезжим торговцам и купить с обувь, новую посуду или одежду. Или поехать на ярмарку, которую устраивали каждую весну у аббатства Рамсей». Линни даже улыбнулась, представив себе сельских пастушков Борна и Сиварда, которые получили бы возможность повеселиться на ярмарке, глазея на акробатов и жонглеров, объедаясь сладостями и щеголяя обновками.
Впрочем, приятные фантазии быстро уступили место печальной действительности. Линни понимала: продать или отдать людям подарок мужа она бы не осмелилась, даже презирая его дары.
А она и в самом деле относилась к свадебному подарку Экстона с презрением. В этом, по крайней мере, она убедила себя, осторожно устраивая на постели искалеченную руку Мейнарда.
— Не прикасайся ко мне! — вскричал Мейнард в забытьи и застонал от боли, которую причинил ему этот крик.
— Что здесь происходит? — Услышав каркающий леди Хэрриет, Линни едва не подпрыгнула от неожиданности.
— С какой это стати Мейнарда перенесли в помещение рядом с часовней?
— Здесь теплее и чище, чем в караулке, — сказала Линни, по привычке пятясь назад, чтобы быть вне зоны досягаемости костыля леди Хэрриет. Но если она в присутствии старухи напрочь забыла, что играет роль Беатрис, бабка отлично об этом помнила.
— А почему он не в башне? — осведомилась старая карга. — Не в своих законных покоях?
За спиной старухи стоял Эдгар де Валькур, постаревший и какой-то поникший. Хотя леди Хэрриет почтила внучку своим вниманием, отец не удостоил Линни даже взглядом.
«Это потому, что он считает меня опозоренной», — мрачно отметила про себя девушка. Поскольку ее брак с Экстоном был заключен не по правилам, отец записал ее в разряд падших женщин.
А что было бы, узнай они, как я вела себя с Экстоном… Линни поежилась и почувствовала, как цепочка с рубинами впилась в ее нежную плоть.
— Ну? — Леди Хэрриет нетерпеливо постукивала концом своего посоха об пол. — Что скажешь? Или ты не смогла выторговать у своего мужа ничего лучше комнатушки священника? Стало быть, ты не ублажила его, как должно? А ведь я тебя этому учила…
— Бабушка, прошу тебя, — взмолилась Линни, оскорбленная ее словами до глубины души. Она даже не могла поднять глаз, чувствуя на себе любопытные взгляды челяди.
— Бедняга, — леди Хэрриет переключила свое внимание на Мейнарда, услышав его стоны. — Как ты себя чувствуешь?
— Я… Я умираю, — едва слышно прохрипел он и снова и застонал. Сквозь его плотно сжатые веки сочились слезы.
? ? самом деле? — Вопрос леди Хэрриет на этот раз был адресован Линни.
— Нет, по-моему, с ним ничего страшного не происходит, — ответила она, моля бога, чтобы ее слова оказались правдой. — Просто… просто его выздоровление затягивается.
— А что будет с его рукой?
Теперь спрашивал отец, и Линни позволила себе перевести взгляд на него. Для воина, смысл существования которого заключался в сражениях, потеря правой руки означала конец всем честолюбивым устремлениям, поэтому рыцари предпочитали смерть доле беспомощного калеки.
— Боюсь, что ему не придется взять в руку тяжелый меч, — сказала она извиняющимся тоном, поглядывая то на отца, то на брата. Хотя в увечье Мейнарда не было никакой ее вины, она тем не менее не могла избавиться от чувства ответственности за приключившееся с братом несчастье. Может быть, если бы она проявила побольше умения, укладывая его поломанные кости в лубок, рука Мейнарда имела бы в будущем способность действовать? К сожалениию было ясно, что и через десять лет рука брата не выпрямится, не станет сильной, как прежде.