— В Париже я не боюсь ничего, кроме твоей
матери, — огрызнулся Джон, и Паскаль, картинно закатив глаза, повернулась
к Роберту.
Роберт очень любил разговаривать с Паскаль. Как и Энн, он
был неравнодушен к классическому балету и хорошим театральным постановкам. На
эти темы Роберт и Паскаль способны были говорить буквально часами. Кроме того,
время от времени Роберт практиковался с ней во французском, который изучал еще
в школе, и при этом делал такие чудовищные ошибки, что Паскаль буквально
корчилась от смеха. Как и большинство ее соотечественников, она бывала
безжалостна к тем, кто говорит по-французски неправильно.
В течение следующих двух часов вся компания приятно
беседовала, не спеша потягивая шампанское. Джон в конце концов все же
признался, что решил ехать на автобусе, чтобы сэкономить, и друзья добродушно
над ним подтрунивали. Для них это тоже была своего рода традиция. Джон,
впрочем, не обижался — напротив, ему нравилось быть в центре всеобщего
внимания.
Эрик и Энн разговаривали о лыжном сезоне в Шугабуше, и
Диана, прислушивавшаяся к их беседе краем уха, неожиданно сказала, что ей очень
хочется снова покататься на лыжах, но не в Шугабуше, а в Аспене, куда они с
Робертом ездили два года назад. Роберт и Паскаль обсуждали современный балет;
Диана и Джон говорили об экономической ситуации в стране, о состоянии рынка
ценных бумаг и о кое-каких капиталовложениях, которые супруги Моррисон сделали
за последние два месяца. Джон заведовал инвестиционным отделом крупного банка и
готов был говорить о бизнесе с каждым, кто соглашался его слушать. В целом же
интересы всех членов компании были весьма схожи; они с легкостью переходили с
серьезных тем на более легкие и наоборот, и время летело незаметно. Когда Диана
пригласила гостей к столу, Энн как раз сообщила Эрику, что ее старший сын и его
жена снова ждут прибавления. Пятеро внуков у нее уже было, а «где пять, там и
шесть», — спокойно закончила она.
— Слава богу, меня никто никогда не будет называть
бабушкой! — небрежно заметила Паскаль, однако все присутствующие знали,
что на самом деле она относится к этим вопросам далеко не так спокойно, как
можно было заключить из ее слов. И Моррисоны, и Смиты хорошо помнили времена,
когда Паскаль регулярно сообщала им с надеждой, какие лекарства она принимает и
какое лечение проходит. В течение года Джон делал ей по три укола в день,
однако все это ни к чему не привело — забеременеть Паскаль так и не смогла.
Нечего и говорить, что и для нее самой, и для Джона это было ужасное время;
Паскаль была близка к полному отчаянию, и только поддержка друзей помогла ей
справиться с собой и не наделать глупостей. Со временем Паскаль примирилась с
судьбой. Когда ей перевалило за сорок, она стала все чаще и чаще задумываться о
том, чтобы усыновить малыша, оставшегося без родителей, но против этого
неожиданно восстал Джон. В приводимых им доводах была своя логика, однако для
Паскаль его позиция означала окончательный приговор. Она поняла, что никогда не
будет иметь ребенка — ни своего собственного, ни приемного, а ведь это было ее
заветной мечтой! Как бы там ни было, Паскаль сумела примириться со своим
положением. В последние годы она почти не думала о детях (так, во всяком
случае, она утверждала) и лишь криво улыбалась, когда друзья заводили разговор
о своих взрослых детях и внуках. В сорок семь лет думать о ребенке было, пожалуй,
действительно поздно, и усыновление было ее единственным шансом, но увы! —
Джон так и не изменил своей точки зрения, хотя друзья и пытались его уговорить.
Он понимал, как много значит для Паскаль возможность иметь ребенка, но,
несмотря на это, продолжал стоять на своем. Джон не хотел содержать,
воспитывать и любить чужого ребенка, раз уж судьба не подарила ему собственных
детей. Не хотел и не мог — даже ради Паскаль, и в конце концов Эрик и Роберт
оставили свои попытки переубедить его. Им — и их женам — оставалось только
сочувствовать друзьям и лишний раз не заговаривать о своих многочисленных детях
и внуках.
Сегодня, впрочем, все внимание друзей было поглощено
накрытым столом и стоявшим на нем угощением. Диана не только умела выбирать
самые изысканные блюда; наделенная от природы прекрасным художественным вкусом,
она не упускала ни одной мелочи, и сервированный ею стол напоминал настоящее
произведение искусства. Кроме цветочных букетов (орхидеи в сочетании со
стрелициеи королевской выглядели на редкость изысканно), Диана расставила по
всему столу крошечные серебряные колокольчики и затейливые серебряные
подсвечники, из которых торчали тонкие свечи белого воска. Вышитая льняная
скатерть, которой был покрыт стол, принадлежала еще ее матери и тоже выглядела
очень эффектно.
— Просто не знаю, как тебе каждый раз удается создавать
такую красоту! — всплеснула руками Энн, восхищенно глядя на подругу.
Диана, склонив голову, стояла рядом со столом в белом атласном платье, плотно
облегавшем ее по-девичьи стройную фигуру. Она была почти в такой же хорошей
форме, как Паскаль, которая была моложе ее почти на полтора десятка лет и к
тому же до сих пор танцевала со своими учениками не менее пяти часов в день.
Энн в этом отношении повезло меньше. Ее лицо оставалось по-прежнему
привлекательным, однако она была выше, массивнее, осанистее подруг и потому
казалась несколько тяжеловатой. Время от времени Энн полушутливо жаловалась,
что рядом с ними она выглядит, как антилопа-гну, затесавшаяся в стадо газелей,
однако на самом деле это ее не особенно беспокоило. Энн была умна, уверена в
себе и своих силах, и с ней было приятно общаться. Кроме того, Роберт все еще
очень любил ее, и это тоже придавало Энн уверенности. Она знала — когда он говорит,
что женщины красивее он еще никогда не встречал, он говорил это искренне.
— Прошу к столу! — сказала Диана, и Эрик, обняв ее
за плечи, нежно поцеловал и поблагодарил за хлопоты. Услышав это, Паскаль
мрачно поглядела через стол на своего супруга.
Если бы ты сделал что-нибудь подобное, — сказала
она, — со мной мог бы случиться сердечный приступ или что-нибудь похуже.
Ты никогда не целуешь меня и не благодаришь. Никогда и ни за что, хотя — бог
свидетель! — я буквально из кожи вон лезу, чтобы тебе угодить!
Она частенько жаловалась, что Джон относится к ней без
должного внимания, однако ни сейчас, ни раньше в ее голосе не было ни злобы, ни
раздражения.
— Огромное тебе спасибо, дорогая, — ответил Джон,
благодушно улыбаясь, — за все те полузамороженные полуфабрикаты, которые
ты оставляешь для меня в холодильнике.
И он весело рассмеялся. Это была чистая правда — Паскаль
часто задерживалась в своей танцевальной школе и не всегда успевала приготовить
Джону нормальный ужин.
— Как ты можешь такое говорить! — вспылила
Паскаль. — Кто приготовил тебе бобы с индейкой два дня назад? А на прошлой
неделе?! Разве не я оставила для тебя целую курицу в вине? Куда ты ее дел? Ведь
стрескал же! Стрескал и спасибо не сказал, будто так и надо! Нет, дорогой, ты
просто не заслуживаешь, чтобы я для тебя готовила!
— Конечно, нет, — снова улыбнулся Джон. —
Ведь я готовлю лучше тебя!
Чудовище! — бросила Паскаль, сверкая зелеными
глазами. — Имей в виду, Джон Донелли, я не поеду домой на автобусе. Я
поеду в такси, поеду одна, а ты добирайся как знаешь! — В эти минуты она
выглядела как самая настоящая француженка, и друзья прониклись невольным
уважением к ее галльскому темпераменту.