Следующим был гнев. Ноты казались яркими алыми потеками на
изнанке моих век. Горькая мелодия ранила мое сердце. Но на ее середине что-то
на задворках сознания принялось изводить меня. Нечто казалось не вполне
правильным. Нужно было…
Я встала и выбежала в коридор. Холодная тишина упала на
меня, словно темный занавес, и, когда я рухнула на колени перед шкафчиком, в
проеме встал Эван. Одной рукой он придерживался за дверной косяк и был очень
бледен, но я сказала себе, что это из-за тусклого освещения. Он в порядке,
иначе не смог бы так чудесно играть.
Вещь, которую я искала, хранилась в глубине шкафа, бережно
установленная на специальной подставке. Я выпрямилась и предложила ее ему,
словно жертву для алтаря. Она нужна была, чтобы правильно исполнить эту песню.
И конечно же, одна последняя песня никому не повредит.
Эван взял из моих рук винтажный стратокастер и принялся его
рассматривать, а я в это время рылась в шкафу в поисках усилителя и проводов.
Мне не разрешалось касаться этой гитары — моя мать приберегала ее для особых
случаев. Для истинного гения. Но Эван и был особым случаем. Моим первым. Я
знала это в глубине души.
Он перебирал струны, пока я подключала провода и педаль
эффектов, и его улыбка сияла так ярко, что я почти не замечала морщин вокруг
рта. И на лбу. Слишком далеко еще не зашло. Ему просто нужен был отдых — вот
только еще одну песню…
Эван точно знал, что делать. Скрип и вой электрогитары
раскрасили комнату в цвета его гнева, хлещущего через боль в ярость, и я не
могла вздохнуть. В какой-то миг зазвонил телефон, и, раздумывая, не подойти ли,
я заметила, что солнце находится не с той стороны дома.
Энди запаздывала, но скоро должна была появиться. Все будет
хорошо, когда она сюда доберется. В любую минуту…
С этого момента мои воспоминания смазаны. Голова у меня
кружилась от мелодий. Время утратило всяческое значение, и спальня
затуманилась. Только музыка оставалась четкой.
Эван стал собственной музыкой, и я познавала его через
песни. Каждая нота, каждая поэтическая строфа трогала мое сердце, каждый
скрипучий рифф разрывал душу. Он показал мне, о чем он мечтает и чего боится,
что любит и в чем нуждается. И я пила это все. Он вкладывал себя в музыку, а
музыка вливалась в меня.
Затем все внезапно прекратилось, осталось лишь тяжелое
дыхание и хрип. Его лицо исказилось от боли, в горьком отражении необузданных
чувств, которые он вкладывал в свою музыку. Дело было в песне. Никак иначе.
Песня причинила ему боль, но рану лучше очистить. Выпустить все наружу, чтобы
он мог исцелиться. Остановиться было бы хуже для нас обоих.
— Что там стучит?
Гитара чуть не выскользнула из его рук, как будто только
музыка давала ему сил держать инструмент. Но мы же закончили лишь пару песен!
Я потрясла головой, пытаясь рассеять туман, но ноты
подпрыгивали у меня в черепе, затмевая рассудок пугающей непостижимой красотой.
Но наконец я уловила взгляд его потускневших глаз и нахмурилась. Не помню,
чтобы у него раньше были такие резкие скулы.
Стук возобновился, кто-то снова и снова выкрикивал мое имя.
— Мэллори, открой!
Это Энди. Я покосилась на часы. Девять ноль восемь. Вечера?
Неудивительно, что так темно.
По пути в коридор я скользнула ладонью по руке Эвана и,
проходя мимо зеркала, отметила, что мои зрачки расширены до предела. Буквально.
Их чернота поглотила карие радужки и подсачивалась в сетку алых вен.
Вот дерьмо! Нет. Это не могло зайти настолько далеко. Все
будет в порядке. Энди все исправит.
Когда я распахнула дверь, она взглянула мне в глаза и
вскрикнула, а затем протиснулась мимо меня.
— Я забыла телефон в машине, и Карл задержал меня на
работе. Но я звоню тебе вот уже три часа. Я заезжала к тебе на работу и в
торговый комплекс. Черт, я даже в школу заглянула.
— Я же сообщила, где буду… — Мои слова прозвучали
как-то невнятно, и я озадаченно нахмурилась. — В письме?
— Нет, ты написала только, что Эван к тебе заедет. Ты
не упомянула куда. Мэллори, что ты наделала?
Не дожидаясь моего ответа, она двинулась в сторону коридора.
— Мы предназначены друг для друга, Энди. Я взяла то,
что у него было, и преумножила, и он напитал меня, и это было так прекрасно.
Энди обернулась ко мне, прищурившись от гнева, потом
схватила меня за плечи, толкнула к стене и держала там, пока мир вертелся
вокруг, а ноты танцевали в воздухе.
— Ты пьяна.
Ее голос сочился густыми, горькими каплями отвращения, но
под ним пряталась зависть.
Я слышала ее. Я знаю зависть, как пчелы знают мед. Раньше я
потворствовала ей и тонула в ней. Но только не в этот раз. Теперь я была полна
чудесной музыки, пресыщена чистым искусством, и я достигла этого без нее. Вот
почему она так сердится. На этот раз ей досталось быть замерзшей, обиженной и
заброшенной.
— Черт побери, Мэллори!
Она выпустила меня, и я следом за ней вошла в свою комнату.
Ее испуганный вскрик утонул в тишине.
Эван сидел, привалившись к кровати, держа гитару в тонких
руках. По всему телу у него выступили вены, исчертив его, словно синяки. Скулы,
казалось, грозили вот-вот прорвать кожу на лице, а глаза запали в темных
кругах.
— Нет!
Я упала рядом с ним на колени и нежно взяла в ладони его
лицо.
— Эван? Скажи же что-нибудь.
Он застонал, и я обернулась к Энди.
— Невозможно. Это произошло слишком быстро. Он спел
всего пару песен.
— Ты полагаешь, это похоже на пару песен? —
требовательно спросила она, широким жестом обеих рук обводя комнату.
Потрясенная, я встала и окинула помещение взглядом. Впервые
за долгие часы я осознавала, что вижу. Повсюду валялась бумага — на полу, на
столе, на кровати. Вырванные листы, блокноты, даже клейкие листочки для
записей, все исчерканные строчками, словами и косыми небрежными нотами,
набросанными рукой безумного композитора.
Со слезами на глазах я взглянула на Эвана, но даже сквозь
слезы я увидела карандаш на полу рядом с его правой рукой. Он был сточен до
огрызка.
Когда он все это успел? Я ни на миг не оставляла его и все
же не заметила, чтобы он писал. Я запомнила только музыку. Блаженные ноты.
Саднящие мелодии.
— Он умирает, — прошептала Энди, вытирая ладони о
джинсы, будто пытаясь стереть с кожи смерть. — Ты убила его.
— Нет. — Я споткнулась, но устояла на ногах,
ухватившись за книжную полку. — Эван, очнись…
Я снова упала рядом с ним на колени, и он открыл глаза.
Неглубоко, с усилием вдохнул, и его грудь приподнялась.
— Что произошло? — прошептал он, и я зажмурилась.