Шрам - читать онлайн книгу. Автор: Чайна Мьевилль cтр.№ 133

Одной речью Любовница не в силах была победить вековую традицию — традицию, от которой она призывала отказаться ради выживания города. Она была одна и проиграла спор. И вдруг неожиданно у Беллис возник вопрос: где сейчас находится Любовник, согласен ли он со своей подругой?

Чувствуя сопротивление, те, кто был согласен с Любовницей, начали криками поддерживать ее, требуя мести пленникам. Но несогласные, которых было больше, перекричали их.

Что-то решительно переменилось. Вдруг стало понятно, что это собрание не допустит убийства кробюзонцев, как бы Любовница ни выдавала его за милосердие. Было ясно, что придется запустить длительный, иногда легкий, а иногда жестокий процесс перевоспитания, что на запертых в трюмах мужчин и женщин придется потратить немало усилий, и тогда через много месяцев большинство примирится с новой жизнью, хотя некоторые так и останутся ее противниками. Эти последние останутся в заключении и, если на них не подействует новая порция убеждений, могут быть даже казнены.

— Что за спешка такая, к херам собачьим? — выкрикнул кто-то. — И вообще, куда вы нас, на хер, ведете?

И тут Любовница уступила — быстро и не теряя достоинства; пожав плечами, она с преувеличенным смирением сдалась, объявила свои прежние распоряжения недействительными. Она сорвала жидкие аплодисменты — публика была готова простить нелепое предложение, сделанное в гневе. На вопрос любопытного выскочки Любовница не ответила.

Беллис поняла это несколько мгновений спустя и увидела в случившемся поворотный пункт. В последующие недели она повторяла себе: «Вот тогда-то все и переменилось».

Суда, получившие слишком сильные повреждения, чтобы продолжать самостоятельное плавание, причалили к городу, и теперь их тащил неутомимый аванк. Он плыл с неизменной скоростью — чуть более пяти миль в час, без рывков и капризов.

На север.

Целые дни шли заупокойные службы по погибшим — произносились почтительные речи, читались проповеди и молитвы. Начались восстановительные работы. Засуетились стрелы кранов, по городу перемещались незаметные бригады, которые восстанавливали сломанные здания, реставрируя что возможно и заменяя то, что восстановлению не подлежало. По вечерам таверны и пивные заполнялись народом, но тишина там стояла невероятная. В те страшные дни Армада совсем не была веселым городом. Раны еще кровоточили, еще не зарубцевались.

Люди начали задавать вопросы. Деликатно, очень осторожно присматривались они к этим ранам в своей памяти, к болезненным местам, оставленным войной. И при этом возникали в их головах страшные вопросы.

«Почему пришли кробюзонцы? — спрашивали люди у себя и друг у друга (тряся головами и опуская глаза). — И как им удалось найти нас на другом краю света? И смогут ли они сделать это еще раз?»

Негодование и недоумение медленно распространялось, и возникали другие вопросы, которые касались уже не только сражения. Каждый вопрос влек за собой другие.

Чем это мы навлекли на себя их гнев?

Что мы делаем теперь?

Куда направляемся?

Шли дни и бессонные ночи, и оцепенение Беллис стало понемногу проходить. После сражения она ни с кем толком не говорила, проводя время в одиночестве. Утер Доул обходился без нее; ни Каррианну, ни Иоганнеса она не нашла. Беллис целыми днями почти не разговаривала, разве что в те моменты, когда ей сообщали какие-нибудь новые слухи, распространявшиеся по Армаде, как сорняки.

На второй день после сражения она начала размышлять Что-то шевельнулось в ней, и впервые за долгое время проснулись чувства — глядя на искалеченный город, она испытывала неприкрытый ужас. Беллис не без недоумения поняла, что ее душит страх.

Поднимая глаза к небесам, она испытывала наплыв чувств, сомнений и жуткой уверенности, накапливавшихся в ней некоторое время.

«О боги, — тихо повторяла она. — О боги».

Беллис поняла, что ей много чего известно. Теперь ей многое стало ясно — и столько всего ужасного, того, что она гнала от себя, о чем пока не позволяла себе думать. Знание и понимание были внутри нее, но она бежала от них, как бегут от уличного хулигана.

В тот день Беллис поела, выпила и отправилась прогуляться так, будто ничего не изменилось. Движения ее были дерганые и неуверенные, как и у других, кто все еще не мог прийти в себя. Но в какие-то мгновения, когда знание внутри нее напоминало о себе, она вздрагивала (она начинала мигать, шипеть и скрежетать зубами). Она была беременна им — этим жирным зловредным дитем, которого ей так хотелось не замечать.

Какая-то часть ее понимала, что знание это в конечном счете не заглушить, но Беллис пыталась тянуть время, не думая этими словами, не произнося их вслух, неизменно гоня прочь понимание, которое она несла, сердито, испуганно одергивая себя: «Только не теперь, только не теперь…»

Она смотрела на закат из своих прорубленных кое-как окон, читала и перечитывала свое письмо и, не зная, что ей делать, пыталась успокоиться и добавить что-нибудь еще о сражении. В десять часов раздался настойчивый стук, и она, открыв дверь, увидела Флорина Сака.

Он стоял на маленьком помосте, выступавшем из трубы за дверью у вершины трапа. Он был ранен во время сражения; на его лице были загноившиеся раны, левый глаз затек. Грудь его была перебинтована, уродливые щупальца плотно привязаны к телу. В руке Флорин держал пистолет и целился Беллис в лицо. Рука его не дрожала.

Беллис посмотрела на пистолет, на его дуло и неудержимо разрешилась от бремени жирным, омерзительным пониманием, которое все это время в себе взращивала. Она знала правду и знала, почему Флорин Сак собирается убить ее. И еще она в изнеможении поняла, что если он нажмет на крючок и она услышит выстрел, то в ту долю секунды, которая потребуется пуле, чтобы долететь до ее мозга, она, Беллис, не будет винить его.

— Ты грязная сука. Ты убийца.

Беллис ухватилась за спинку стула — боль пронзила ее, и она усиленно заморгала, чтобы прояснилось в глазах. Флорин Сак ударил ее тыльной стороной руки, и Беллис отлетела к стене. С этим ударом физический гнев словно бы вышел из Флорина, оставив в нем сил только для того, чтобы презрительно говорить с нею. Пистолет по-прежнему был нацелен ей в лоб.

— Я не знала, — сказала Беллис. — Клянусь Джаббером, я не знала.

Она почти не чувствовала страха. Она чувствовала в основном невыносимый стыд, мысли ее путались, отчего речь стала невнятной.

— Ты злобная подлая тварь, — негромко сказал Флорин. — Сучье отродье, блядь, мерзкая блядь, чтоб тебе…

— Я не знала, — повторила она. Пистолет ни разу не дрогнул в его руке.

Он снова принялся ругать ее — тягучее, медлительное поношение, которое она предпочла не прерывать. Она дала ему выговориться. Он долго клял ее, а потом изменил тактику и заговорил почти нормальным тоном.