Он только покачал головой:
- Ни в чем.
- Ненависть Олафа к женщинам ослабляет его, а я стараюсь не
смеяться над слабостями других людей.
Эдуард закрыл глаза и покачал головой:
- Никак ты не можешь оставить это без ответа.
- Я не инвалид! - вспыхнул Олаф.
- Твоя бессознательная и непримиримая ненависть ослепляет
тебя, когда дело касается причины ненависти. Копы вышибли меня с осмотра места
преступления, потому что вчерашний главный коп оказался христианским правым
экстремистом и счел меня дьявольским отродьем. Он предпочитает, чтобы больше
погибло людей, чем воспользоваться моей помощью в раскрытии дела и обойтись
меньшими жертвами. Его ненависть ко мне берет верх над желанием расправиться с
монстрами.
Олаф все еще стоял, но напряжение в нем ослабло. Вроде бы он
действительно меня слушал.
- У тебя ненависть к женщинам сильнее желания поймать
монстра?
Он посмотрел на меня, и впервые его взгляд не был злобен. Он
был задумчив.
- Эдуард позвал меня, потому что я в своем деле лучший. И я
никогда не бросал работы, пока дичь не была убита.
- А если нужен мой опыт в противоестественном, чтобы убить
этого монстра, ты сможешь с этим смириться?
- Мне это не нравится.
- Это я знаю, но я спросила не о том. Можешь ли ты
согласиться с тем, что мои знания помогут тебе убить монстра? Можешь принять
мою помощь, если так будет лучше для дела?
- Не знаю, - ответил он.
По крайней мере он был честен, даже рассудителен. Начало
положено.
- Вопрос в том, Олаф, что тебе дороже: успешное убийство
дичи - или ненависть к женщинам?
Слышно было, как застыли Эдуард и Бернардо. Комната будто
затаила дыхание.
- Дороже всего - убить.
Я кивнула.
- Отлично. И спасибо.
Он покачал головой:
- Если я принимаю твою помощь, это еще не значит, что я
считаю, будто ты мне ровня.
- Вполне согласна.
Кто-то пнул меня ногой под столом. Наверное, Эдуард. Но мы с
Олафом кивнули друг другу, правда, без улыбок, но заключив перемирие. Если он
сможет справиться со своей ненавистью, а я - со своими приколами, перемирие
может продлиться достаточно долго, чтобы мы раскрыли дело. Я сумела вложить
"файрстар" в кобуру незаметно для Олафа, что подтвердило невысокое
мнение о нем. Эдуард заметил, и Бернардо, по-моему, тоже. Так какая же у него
специальность? Что толку в нем, если он не знает, где находятся пистолеты?
Глава 29
После завтрака мы снова вернулись в столовую. Бернардо
вызвался мыть посуду - видно, искал любой повод увильнуть от бумажной работы.
Хотя я начинала подумывать, не был ли и Бернардо так сильно испуган этими
увечьями, как Эдуард. Даже монстры боялись этой твари.
Вчера вечером я собиралась повременить пока с чтением отчетов
патологоанатомов, но сейчас, при свете дня, призналась себе, что просто
струсила. Читать об этом было не так страшно, как все видеть, и мне очень не
хотелось браться за фотографии, я их боялась, и как только я себе в этом
призналась, то определила для себя эту работу как первоочередную.
Эдуард предложил мне развесить все фотографии по стенам
столовой.
- И продырявить булавками твои чистенькие стены?
- Какое варварство! - возмутился Эдуард. - Нет, мы
пластилином прилепим.
Он достал желтый прямоугольник, отломил кусок и протянул
Олафу и мне.
Я зажала пластилин между пальцами, свернув в шарик. Это
вызвало у меня улыбку.
- С начальной школы не видела пластилина.
Следующий час мы втроем лепили фотографии на стены. Возня с
пластилином напомнила мне четвертый класс и как мы помогали мисс Купер лепить
на стену рождественские картинки.
Мы развешивали таким образом веселых Санта Клаусов, большие
карамельные трости и яркие шары. Сейчас я развешивала расчлененные тела, лица
со снятой кожей крупным планом, снимки комнат, набитых фрагментами тел. Когда
мы закрыли одну стену, я уже была несколько угнетена. Наконец фотографии заняли
почти все пустое пространство на стенах.
Встав посреди комнаты, я оглядела стены.
- Боже мой!
- Что, слишком сурово? - спросил Олаф.
- Отвали, Олаф.
Он что-то начал говорить, но Эдуард произнес:
- Олаф.
Поразительно, сколько зловещего смысла он смог вложить в
одно короткое слово.
Олаф задумался на секунду и решил не напирать. Либо он умнел
на глазах, либо и он боялся Эдуарда. Угадайте, что казалось мне вероятнее?
Мы группировали фотографии по местам преступлений. Здесь я
впервые глянула на растерзанные тела.
Доктор Эванс их описал как разрезанные острым предметом
неизвестной природы, а в дальнейшем разорванные в суставах руками. Но его
формулировки бледнели перед реальным положением дел.
Сперва я разглядела только кровь и куски. Даже зная, на что
я смотрю, я не могла сосредоточиться - разум отказывался воспринимать. Эффект
был такой же, как при рассматривании стереоскопической картинки, когда видишь
только цвета и точки, а потом вдруг весь предмет. А потом уже не можешь не
видеть. И мой разум пытался пощадить меня, просто не позволяя сложиться
целостному изображению. Мой разум меня защищал, а он это делает, только когда
дело слишком плохо.
Если я прямо сейчас уйду, пока зрение не различает всей
картины, я Как-то отгорожусь от этого ужаса. Я могла бы повернуться и уйти.
Хватит. Еще одного кошмара мой мозг не выдержит. Так, наверное, можно сохранить
здравый рассудок, но спасется ли следующая семья, на которую эта тварь наложит
лапы или что там у нее есть? А прекратятся ли увечья и смерти? Поэтому я
осталась, заставляя себя разглядывать первую фотографию, ожидая, пока увижу на
ней четкое изображение.
Кровь была ярче, чем в кино, - вишневая. Полиция с
фотографом приехали раньше, чем кровь начала высыхать.
Я спросила, не оборачиваясь:
- Почему полиция так быстро нашла тела? Кровь еще свежая.
- Родители мужа должны были заехать к ним и позавтракать
перед работой, - ответил Эдуард.
Мне пришлось отвернуться от фотографии, опустить глаза.
- Ты хочешь сказать, что родители его нашли в таком виде?
- Хуже, - ответил он.
- Что еще может быть хуже?
- Жена сказала лучшей подруге, что она беременна. За
завтраком они собирались сказать родителям, что им предстоит стать дедушкой и
бабушкой.