Падение титана, или Октябрьский конь. В 2 томах. Книга 1 - читать онлайн книгу. Автор: Колин Маккалоу cтр.№ 190

— Замечательно! — воскликнул Цицерон, искренне любуясь картиной.

— Да? — спросил Брут, глядя на фреску как на что-то новое для себя.

Цицерон процитировал:

Добрая! сердце себе не круши неумеренной скорбью.

Против судьбы человек меня не пошлет к Аидесу;

Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный

Муж ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится.

Шествуй, любезная, в дом, озаботься своими делами;

Тканьем, пряжей займися, приказывай женам домашним

Дело свое исправлять; а война — мужей озаботит

Всех — наиболе ж меня, — в Илионе священном рожденных. [4]

Брут засмеялся.

— Полно, Цицерон, не думаешь же ты, что я то же самое могу сказать дочке Катона? Порция не уступит мужчине ни в храбрости, ни в высоких стремлениях.

Лицо Порции осветилось, она повернулась к Бруту, взяла его руку и поднесла к своей щеке. Он смутился присутствием Цицерона, но руки не отнял.

С сумасшедшим блеском в глазах Порция сказала:

— У меня теперь нет ни отца, ни матери. Поэтому ты, мой Брут, мне теперь и мать, и отец, а еще мой любимый муж.

Брут высвободил руку и отошел от Порции, улыбнувшись Цицерону улыбкой, больше похожей на гримасу.

— Ты видишь, насколько она эрудированна? Она не довольствуется парафразой, она ни в чем не уступит даже Гомеру. Это ей ничего не стоит.

Хохотнув, Цицерон послал Андромахе воздушный поцелуй.

— Если она не уступает даже Гомеру, тогда вы созданы друг для друга. Прощайте же, два моих славных любителя перетолковывать чужие труды! Желаю нам троим встретиться в лучшие времена.

Они не стали ждать на пороге, пока он усядется в паланкин.

В конце секстилия Брут взял корабль от Тарента до греческих Патр. А свою Порцию оставил с Сервилией.

Марк Антоний послал прибывшему в Рим Цицерону записку с повелением явиться в сенат на собрание, обязательное для первого дня каждого нового месяца. Когда тот не пришел, взбешенный Антоний уехал в Тибур по какому-то неотложному делу.

Узнав, что Антоний уехал из города, Цицерон на другой же день появился в сенате. Палата продлила заседание, чтобы решить все вопросы, рутинные для только-только начавшегося сентября. И на этом заседании нерешительный, хвастливый консуляр Марк Туллий Цицерон вдруг нашел в себе смелость осуществить дело всей своей жизни, распечатав блистательную серию речей, направленную против Марка Антония.

Никто этого не ожидал. Все были поражены, многие перепугались до смерти. Самая мягкая и самая хитросплетенная речь из всей будущей серии стала и самой впечатляющей, ибо она прозвучала как гром среди ясного неба.

Начал он довольно традиционно, расценив действия Антония после мартовских ид как умеренные и ведущие к примирению: он не тронул утвержденных Цезарем новшеств, не отменил ссылок, ликвидировал навсегда должность диктатора и сумел удержать в узде простой люд. Но начиная с мая Антоний стал меняться, а к июньским календам это уже был совсем другой человек. Больше ничего не проводится через сенат, все делается через народные трибы, а иногда игнорируется и воля народа. Избранные на следующий год консулы Гиртий и Панса не смеют появиться в сенате, освободители фактически изгнаны из Рима, а солдат-ветеранов активно подзуживают требовать новых премий и привилегий. Далее Цицерон с неодобрением отозвался о неумеренных почестях, оказываемых памяти Цезаря, и поблагодарил Луция Пизона за его речь в календы секстилия, сожалея о том, что Пизон не нашел поддержки своему предложению сделать Италийскую Галлию частью Италии. Он смирился с ратификацией некоторых нововведений Цезаря, однако осудил ратификацию многообещающих, но пустопорожних законопроектов. Перечисляя законы Цезаря, которые Антоний нарушил, Цицерон ненавязчиво обратил внимание слушателей на тот факт, что нарушались хорошие законы Цезаря, а поддерживались плохие. В заключительной части речи он посоветовал и Антонию, и Долабелле добиваться истинной популярности у своих сограждан, вместо того чтобы давить на них и запугивать.

Затем слово взял Ватия Исаврик и говорил о том же, только не так хорошо. Неудивительно: вернулся старый мастер, равных которому нет. Что важно, палата осмелилась аплодировать.

В результате, когда Антоний вернулся из Тибура, он столкнулся с новыми настроениями, как в сенате, так и на Форуме, где завсегдатаи увлеченно обсуждали блестящее, своевременное, долгожданное и очень смелое выступление Цицерона.

Сильно раздраженный Антоний потребовал, чтобы девятнадцатого сентября Цицерон явился в палату и выслушал его ответную речь. Но в гневе Антония явно чувствовался страх с элементами истерии, которых раньше в нем не замечалось. Ибо Антоний хорошо понимал, что если два консуляра, таких матерых, как Цицерон и Ватия Исаврик, осмелились открыто выступить против него, значит власть его подходит к концу. Заключение подтвердилось в середине месяца, когда он воздвиг на Форуме новую статую Цезаря, со звездой на лбу и с надписью, что тот никакой не бог. Плебейский трибун Тиберий Каннутий выступил с предложением убрать эту надпись. И Антоний вдруг осознал, что даже мыши обрели клыки.

Если он и винил кого-то в столь резком ухудшении своего положения, то Октавиана, а не Цицерона. Этот слащавый, притворно застенчивый, смазливый сопляк бил его на всех фронтах. Начиная с того дня, когда центурионы вынудили его публично извиниться перед мальчишкой, Антоний все более убеждался, что имеет дело не с ряженым гомиком, а с настоящей коброй.

Девятнадцатого сентября на заседании палаты он разразился громовой отповедью Цицерону, Ватии, Тиберию Каннутию и всем, кто вдруг вздумал открыто критиковать его. Он не упомянул Октавиана, чтобы не выставлять себя дураком, а перешел к освободителям и впервые высказал им порицание за убийство великого римлянина, за неконституционные действия, за откровенное преступление. Это не прошло незамеченным. Баланс резко качнулся не в пользу освободителей, раз уж сам Марк Антоний нашел необходимым выступить против них.

И в этом пассаже Антоний винил не себя, а только Октавиана. Наследник Цезаря открыто говорил всем, кто был готов его слушать, что, пока освободители не наказаны, тень Цезаря будет сердиться. Разве stella critina не сказала со всей непреложностью, что Цезарь — бог? Римский бог! Обладающий огромной властью и непреходящим значением для Рима, любимого им! Октавиан вел эту агитацию не только среди простонародья. То же самое он внушал и представителям высших сословий. Как Антоний и Долабелла собираются поступить с так называемыми освободителями? Разве можно мириться с открытым предательством и даже его восхвалять? Месяцы прошли с мартовских ид, говорил Октавиан всем и каждому, но ничего не произошло, кроме потворствующей пассивности. Освободители свободно разгуливают везде, а ведь они убили бога, который не получил официального признания и все еще не отмщен.