– Скорее шантаж.
– Но ты говоришь, он храбр?
– Физически храбрые люди часто боятся мнения окружающих или
начальства. У Романова есть начальник, какой-то подполковник, от которого этот
болван просто леденеет. Козловский, кажется, – вспомнила она разговор между
Романовым и Жилиным в самый первый вечер.
– Так-так, князь Лавр Козловский – начальник фронтового
управления. Отличная идея! Ты у меня действительно золото. Теперь я знаю всё,
что нужно. Твоя помощь больше не понадобится. И встречаться нам теперь нельзя.
Держись от меня подальше, хорошо?
– Хорошо, – согласилась она, подставляя щеку для поцелуя. –
Буду держаться от тебя далеко-предалеко.
Когда она выбралась из норы к реке, рассвет еще не начался,
но небо на востоке начинало подсвечивать багрянцем. Дул свежий, вольный
ветерок.
К себе в хату Мавка возвращаться не стала. Не было там
ничего такого, что ей хотелось бы взять с собой.
Она долго шла по берегу, потом поднялась на обрыв и пошла
тропинкой через большое темное поле. Чтоб ни о чем не думать, шептала любимые
стихи:
Далi, далi вiд душного мiста!
Серце прагне буять на просторi
Бачу здалека – хвиля iскриста
Грає вiльно по синьому морi.
Неожиданный поворот
Господи, Вася… Ведь она могла его предупредить! Да наверняка
предупредила! Что ты натворил?!
Калинкин нахмурился:
– Кого «его»?
– Банщика! Или другого кого-нибудь, с кем она связана! Я тут
сижу, а в это время, может быть…
Романов умолк – не потому что прапорщик сердито перебил его:
«Ни с кем она не связана!», а потому что увидел в окно, как из-за угла выходит
Петренко. Он выглядел спокойным, даже веселым. Шел к столовой. Некоторое время
спустя из-за того же угла показался Слива. Унтер-офицер остановился подле входа
в штаб и стал внимательно изучать доску с приказами.
– Марш отсюда! – быстро сказал Алексей. – Живо, живо!
Пухлые губы Калинкина задрожали от обиды.
– Вы не смеете со мной так! Я тоже офицер! Извольте по
уставу!
– Да исчезни ты! – шикнул подпоручик. – Жди меня в
умывальне! Он не должен видеть тебя со мной!
Когда Банщик вошел в залу, начальник дивизионной
контрразведки увлеченно поедал яичницу, прихлебывая чай.
Петренко подошел с приветливой улыбкой.
– Я вижу, у вас свободно. Не возражаете?
– Милости прошу.
Что это значит? Была у него Учительница или нет?
По-прежнему доброжелательно глядя на подпоручика, Банщик
сделал солдату заказ:
– Принеси-ка мне, хлопче, кофею. Харч у вас тут поганый, но
кофей варить вы умеете.
Солдат, в прежние времена служивший официантом в
первоклассном столичном ресторане, изобразил на лице одновременно восторг по
поводу похвалы «кофею» и скорбь из-за критики «харча», умудрившись при этом за
счет одной только мимики еще и обозначить деликатное несогласие с такой
оценкой. Обслуживание в дивизионной столовой было выше всяких похвал.
Прапорщик представился. Пожали руки.
– Я вижу вам тут обструкцию изображают. – Петренко кивнул на
соседние столы. – Не удостаивают. Глупый армейский снобизм. Как дети, право. Я
ведь был на собрании, слышал. Вы им о важном, а они только и думают: молокосос,
выскочка, развоображался. Не любят у нас контрразведку. А из-за предрассудков
дело страдает.
Он еще довольно долго рассуждал на эту тему, всё так же
рассудительно и гладко. Романов сначала изображал настороженность, потом
понемногу оттаял.
– Честно говоря, мне в вашей Русиновке не очень уютно, –
признался он. – Правду вы сказали. Я только службу исполняю, а все на меня
щерятся. Не во мне даже штука. Мы, контрразведчики, без помощи личного состава
мало что можем. А ко мне за все время ни один человек не пришел, не доложил. Не
может же быть, чтоб вокруг не происходило совсем ничего подозрительного?
– На меня можете рассчитывать, – пообещал Петренко. – Я,
конечно, человек маленький, но тоже глаза имею. Вот, к примеру, прачечное
хозяйство подо мной, так? Почти все офицеры, кто в Русиновке расквартирован,
дают свое белье стирать. Я велел принимать. Бесплатно, по-товарищески. У меня
этим фельдфебель заведует, приметливый. По белью, извините за натурализм, о
человеке много чего рассудить можно. И мой Савчук приучен: как что
примечательное – извещает.
– Например, что? – заинтересовался подпоручик.
Собеседник понизил голос:
– Например, у сотника Штирнера из казачьей батареи кальсоны
– чистый шелк. Рубашки – батист, с монограммой. А с каких богатств? Жалованье у
нашего брата известно какое. Я нарочно поинтересовался, что за семья. Папаша у
Штирнера мелкий чиновник, жены с приданным не имеется. А у сотника, между нами,
еще и портсигар золотой. Подозрительно?
– Еще как! Вы молодец, Афанасий Никитич. Сметливы,
наблюдательны. Эх, зря талант тратите в своих банях-прачечных. Еще кто-нибудь
кроме Штирнера у вас на заметке имеется?
– А как же. – Петренко огляделся. – Только лучше не здесь.
Вон уже, косятся… Будут говорить, что я наушничаю. Знаете что? Пойдемте ко мне.
Бросьте вы эту яичницу, она на прогорклом масле пожарена. У меня снедь
домашняя, деревенская. И настоечка на коньяке – под хороший разговор.
– На коньяке? – с интересом переспросил подпоручик. – А вам
на службу разве не надо?
– Я птаха вольная. – Афанасий Никитич подмигнул. – Может, я
поехал полковые бани инспектировать? Поди меня проверь. Ну что, переместимся в
приватную обстановку?
– С удовольствием. Только навещу некое место…
В умывальной Романов крепко взял Калинкина за локоть.
– Банщик сделал ход. С какой целью, пока непонятно. Иду к
нему. Возможно, хочет меня добить, ночью-то у них не вышло. Не перебивай, про
это после расскажу! – цыкнул он на прапорщика. – Хотя вряд ли будет он меня
кончать. Не стал бы уводить при таком количестве свидетелей. Скорее всего,
попытается напоить и что-нибудь выведать. Но ты на всякий случай прикрывай.
Следовать за нами не нужно. Где живет Петренко, ты знаешь. Скажи Сливе, чтобы
разыскал Учительницу. Она или у себя, или… В общем, пусть из-под земли
достанет. Семен тут все тропки-дорожки знает. Найдет.
Видя, что Вася собирается спорить, Алексей прибавил:
– Я тебе потом обрисую, что за фигура эта Мавка, жених
хренов!
– Не утруждайтесь, господин подпоручик. Я гадостям про нее
все равно не поверю. И унтер-офицеру ничего такого передавать не стану!